Джулит Джедамус - Роман потерь

Может быть, он придет узнать, какая рана была мне нанесена? Или останется в стороне из боязни, что нанесенное мне оскорбление отразится и на нем?

Четыре дня ожидания. Ночные кошмары, головокружение при свете дня. Силуэты слишком четкие, шумы слишком громкие, перешептывания зловещие, как скользящие тени.

Он пришел и был так потрясен увиденным, что увез меня.

— Что ты наделала? — спрашивал он, склоняясь надо мной, когда я лежала на постели. Он убрал волосы с моего лица и, казалось, не обращал внимания на мое мятое платье, заплаканные глаза и худобу. Он прижал руку к моему лбу, как это делает мать, чтобы определить, есть ли у ребенка жар, и сказал, что сожалеет, что не приехал раньше. Его мать была больна, он не мог ни уехать, ни послать письмо. Да и мое письмо он получил совершенно случайно; оно пришло именно в тот день, когда она слегла.

Я смотрела на него и поражалась тому, как много я позабыла. Его высокий лоб, большие глаза с карими искорками, широкие скулы, бледно-синие тени над губами. Если я успела забыть его черты, как я могу полагаться на свои воспоминания о Канецуке, которого не видела с первых дней осени?

Он приподнял мои волосы, в беспорядке рассыпанные по постели, и лег рядом.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал он, — и отвлечься от всего этого. — Знал ли он о причине моих несчастий? У меня не хватало смелости спросить его об этом; я просто закрыла глаза и слушала.

Он рассказал, что у его матери есть дом к востоку от города, в предгорье, около ущелья Мизуноми и недалеко от реки Отова. Мы могли бы поехать туда, это недалеко. В это время года там никто не живет — в горах еще только наступает весна. Мы могли бы пожить там несколько дней, до тех пор пока мне не станет лучше. Утром он пришлет за мной экипаж к воротам Кенсюн, а сам поедет чуть позже, после того как навестит свою мать. До его приезда за мной будет присматривать сторож; я должна буду отдать ему письмо, которое он передаст с возницей.

Подумать только, с какой легкостью он готов заняться этими приготовлениями. Интересно, как часто он уже делал это и для кого?

Неужели я так скоро начинаю его ревновать? Я говорила себе, что не стану снова открывать эту дверь, понимая, что у меня нет на это сил. Разве совсем недавно я не радовалась тому, что он оказался не таким неискушенным, как я поначалу подумала? Но теперь я не радовалась этому.

— Почему ты так добр ко мне? — спросила я, отчасти надеясь, что он не ответит. Я не хотела его жалости, его манера сочувствовать докучала мне. Неужели я была настолько подавлена и унижена случившимся, как мне говорил его взгляд?

— Я вовсе не добр. Я очень эгоистичен, — сказал он, целуя меня. — Ты можешь, если хочешь, взять с собой свою горничную, — добавил он, — хотя я и сам хорошо расчесываю волосы.

Да, уверена, так оно и было, и не волосы своей матери.

Я покачала головой и сказала, что предпочитаю путешествовать одна.

— Сейчас тебе лучше уйти, — сказала я. Вскоре должна была вернуться Юкон, не говоря уже о том, что нас мог услышать кто-то еще. Приходить ко мне было рискованно. Напрасно я просила его об этом.

— Ты сможешь быть готова рано утром? Это не слишком тяжело для тебя?

— Нет, — сказала я и улыбнулась, хотя его заботливость раздражала меня. Я вовсе не была такой немощной, как его мать.

Встала я рано и упаковала свои вещи. Когда Юкон спросила, куда я собралась, я ответила, что хочу навестить дальнюю родственницу.

— А, родственницу, — повторила она, и я выскользнула из комнаты под ее недоверчивым взглядом.

Я мало что помню из этой поездки, потому что была утомлена и проспала большую часть пути. День выдался пасмурный и холодный. Дорогу перебежала лиса; еще я видела трех воробьев, сидевших на ветке каштана.

Я думала о Канецуке. Сколько раз я проезжала вверх по дороге в горы в ожидании нашей встречи? Обычно я разглядывала разворачивавшиеся передо мной, как свиток, картины и видела их его, а не своими глазами. Я жила как бы в его голове. Извилистая лента дороги будто разматывалась перед его взором. По лесу пробежал олень, а я слышу его голос, описывающий это; дрозд в рощице напевал свою песенку, и это слышали его, а не мои уши.

Зачем это новое предательство? Может быть, этот мальчик только возмещает отсутствие другого? Разве он показался мне менее сложным? Или более достойным моего доверия? Сам он совсем не доверял мне, его осторожность была ощутима. Взрослая незамужняя женщина. (Я не была замужем.) Движение вперед приносит неудачу. (Так всегда бывает.) Никакая цель не является сейчас предпочтительной. (И никогда не будет, он знал это так же хорошо, как и я; это основа нашего взаимопонимания.)

Может ли любовь строиться на отрицании? Мог ли он, сказав, что не верит мне, заставить меня думать, что все-таки верит? Может ли доверие вырасти из недоверия? Может ли любовь вырасти из желания любви? Я снова и снова думала об этом, мысли двигались по кругу, подобно вращающимся колесам экипажа, блуждали без цели, как повороты дороги. Выглянув из экипажа, я увидела распускающиеся почки лавров и поляны, поросшие вязами и дубами. Увидела наполовину очистившееся от облаков небо, озаренное светом ранней весны. Я хотела, чтобы любовь родилась из отрицания, и почти уверилась, что это возможно. Но я чувствовала себя виноватой за свое желание — из-за Канецуке.

Уже смеркалось, когда мы прибыли на место. Я увидела двух ласточек, которые при нашем появлении выпорхнули из-под крыши и исчезли в сгущающихся сумерках. Дом стоял на поросшем лесом восточном склоне горы Хией, ниже располагалась долина реки Отова. На фоне темнеющего неба виднелись кедры и рощицы бамбука. Окруженный плетеным забором дом своими неровными очертаниями и затененными выступами напомнил мне сидящую со сложенными крыльями птицу. Его просторные веранды скрывались за высокими рододендронами и камелиями, белые почки которых просвечивали сквозь массу глянцевых листьев.

Я вышла из экипажа и вдохнула дым сгоревшего дерева и чистый запах кедровой смолы. Залаяли собаки, сквозь открывшуюся дверь во двор пролился свет. Ко мне вышла девушка в голубом саржевом халате, с заколотыми волосами и в запачканном переднике; она протянула мне веточку розовой камелии.

— Эта расцвела первой, остальные еще не раскрылись, — сказала она, как будто знала о моем приезде и всю вторую половину дня меня поджидала.

Почему этот простой поступок девушки в грязном переднике вызвал у меня слезы?

Продолжая лаять и виляя хвостами, ко мне подбежали собаки. Девушка и ее брат — я предположила, что это был ее брат, потому что у них были одинаковые, похожие на лисьи мордочки лица, — принялись оттаскивать от меня собак, так что у меня появилось время вытереть рукавом слезы и сделать вид, что ничего не произошло.