Финнуала Кирни - Ты, я и другие

Я вышла замуж раньше.

— Было непросто. Мы жили во Франции. Я там работал, сдавал дома, в основном британцам. Заработок невысокий, а Мирей художница. Денег совсем не было.— Когда ты вернулся сюда?

— Больше десяти лет назад.

— А они остались?

— Да. — Жиль вздыхает. — Мы просто разлюбили друг друга. Сохранилась только дружба. Двое разлюбивших друг друга людей — и два маленьких ребенка.

Ее родители жили неподалеку. Они обрадовались, что я ушел.

— А девочки? Как часто ты с ними встречался?

— Первые пять лет совсем не часто. А когда им исполнилось одиннадцать, мы оба сошлись на том, что учиться надо в Англии. Они сейчас в школе в Уолтоне, поэтому большинство уик-эндов проводят со мной. А во Францию уезжают на каникулы. Сейчас все в порядке.

Я не спрашиваю, каким образом он ухитрился, начиная со сдачи домов на время отдыха и работая за сущую мелочь, оплатить для дочерей частную школу в Англии. Что-то подсказывает мне: краткое упоминание родителей жены как-то с этим связано. Надеюсь, все-таки нет, ради его душевного покоя. Надеюсь, он скопил кучу денег, продавая дома в Вейбридже, а Мирей стала знаменитостью в мире французского изобразительного искусства.

Почти сразу после кофе Жиль говорит, что ему пора: завтра рано на работу. Нам обоим завтра с утра нужно в офис, и я слегка смущаюсь. На прощание он признается, что ненавидит хрен даже больше, чем мясо. Я смеюсь.

— У тебя замечательный смех, — говорит он и наклоняется для поцелуя. Сначала нежный; потом мягкое прикосновение губ, а потом… Потом он целует меня по-настоящему. Странное ощущение, когда в рот проникает язык другого мужчины. Его ладонь придерживает меня за затылок, и на память невольно приходит Адам и его пальцы, зарывавшиеся мне в волосы.

Я прерываю поцелуй.

Жиль шепчет:

— До завтра.

— До завтра, — шепотом отвечаю я.

Закрываю за ним дверь, прислоняюсь к стенке спиной.

Я точно знаю, что этот поцелуй с Жилем был первым и последним.

Мне будто снова семнадцать. Он поцеловал меня, а я не почувствовала ничего, абсолютно ничего. Это нормально? Я очень давно не целовалась. Возможно, проблема во мне.

Трясу головой, тянусь за телефоном и направляюсь прямо в постель. Уборка подождет до утра.

На телефоне четырнадцать пропущенных звонков от Карен. Я слушаю последнее извещение о несостоявшемся соединении и улыбаюсь. Она тоже подождет.

..

Лежа в постели, снова прокручиваю все в голове.

Первый раз за много месяцев мне по-настоящему недостает поцелуев Адама — в физическом смысле слова. Его рук, держащих меня, мурашек, покрывавших кожу. Мне недостает занятий любовью. За два с лишним десятилетия нашего брака я никогда не занималась любовью с другим мужчиной, поэтому сейчас трудно определить, чего именно мне недостает: занятий любовью вообще или конкретно с Адамом.

Песня Клиффа Ричарда настырно лезет в голову.

Я накрываю голову подушкой и умоляю Азу Зель его заткнуть.

Тим и Кира объединились. Вместе они должны уломать Гордона, который категорически против моей встречи с сыном. Сегодня к вечеру я собираюсь к Ною в больницу.

Они оба считают: лучше, если меня представят как приятеля Тима. Это будет вечером. А пока мне надо решиться и отправить дочери еще одно слезно-умоляющее сообщение, совершить получасовую пробежку и выполнить за полдня всю дневную работу в конторе.

Спортивный костюм лежит в шкафу, на дальней полке. Он слегка не по сезону, но я натягиваю его и утепляюсь. До Рождества остался месяц, на улице холодно.

Выхожу из дома, сжав в руке бутылку с водой. Поворачиваю налево, иду пешком по Нэрроу-стрит, миную итальянские и индийские ресторанчики, прохожу мимо складов в сторону пешеходной дорожки к речному вокзалу. Останавливаюсь для разминки, перехожу дорогу и начинаю пробежку. Бегу вокруг Собачьего острова, мимо башни Кэнари-Уорф и торгового молла.

Я думаю о Бет. Ноги ритмично опускаются на тротуар, и с каждым шагом в голове всплывает очередное воспоминание. Словно пошел обратный отсчет; назад от того ее телефонного звонка. Когда она сказала, что между нами все кончено; когда на меня опустилась черная мгла. От воскресенья.

Я делаю круг и возвращаюсь на Нэрроу-стрит.

Покупаю газету и перехожу дорогу.

За моей спиной раздается скрип тормозов. Быстро дернувшись влево, поднимаю руку, извиняясь перед громко орущим таксистом. Смотрю на лицо: злые слова, как в комиксах, вылетают из его рта. Захожу на тротуар, прислоняюсь к стене и тру виски. В голове пульсирует боль, словно мозг сорвался с якоря и бьется о стенку черепа, просясь на волю. Снова развернувшись, я бреду к зданию, которое нынче считается моим домом.

Забравшись в душ, долго стою под обжигающими струями воды. Костюм, в котором я только что бегал, по-прежнему на мне. Не могу разобрать: это проявление моей изобретательности и простой способ стирки — или признак съезжающей крыши? Я раздеваюсь и тру костюм гелем. Психушка подождет. Повесив мокрые тряпки на бортик ванны, одеваюсь для работы, а потом вливаю в себя теплый кофе, заедая его тостом.

Через двадцать минут я уже сижу за письменным столом.

Когда я захожу в педиатрическое отделение, у меня мокрые ладони, а сердце колотится как сумасшедшее.

Меня научили, что надо говорить; меня научили, что надо делать. Если не отклоняться от плана, все пройдет хорошо. Спасибо Кире и Тиму, да и Гордону, который, хоть и в свое отсутствие, неохотно согласился на эту встречу.

Легенда такая. Я друг Тима, заехал за ним в больницу, поскольку вечером нам обоим надо на встречу с университетскими однокашниками. Слишком наворочено, по мне, но, полагаю, они знают, что делают; и, если честно, я был согласен на что угодно.

Шагаю больничными коридорами. Спасибо Кире, в телефонном блокноте отмечены все повороты. Наконец оказываюсь в нужном месте. Заглядываю в палату через маленькое смотровое окно. Вижу, что внутри находятся смеющиеся Тим и Кира.

На постели лежит маленький мальчик, которого опутывают трубки и провода. Он оживленно разговаривает с матерью, размахивает руками, словно что-то доказывая. Я стою, замерев. Он точная моя копия — я в его возрасте выглядел так же. Волосы, хотя и торчат, того же цвета, как у меня, и так же вьются. У него рот Киры и мой нос. И хотя мне отсюда не видно, подозреваю, что такие же, как у меня, зеленые глаза.

Я стою, замерев, когда меня замечает Тим и машет рукой, приглашая войти.

Толкаю дверь, и в голове мечется мысль: «Что я здесь делаю? Какое право имею приходить сюда?»

Мне здесь не место…

Тим протягивает руку.

.— Привет, Адам. Рад видеть тебя, парень. Ной, это Адам, друг, о котором я тебе рассказывал. Считает себя азартным игроком в гольф. Но все, что ему по силам, когда мы играем, — азартно чесать голову.