Финнуала Кирни - Ты, я и другие

Дашь мне послушать эту песню?

— Конечно. Только сначала приму душ. Я отнесу твои сумки наверх. Включить телевизор?

Я уже поднимаюсь, когда она кричит мне вслед, чтобы я оставила ей маникюрный набор. Оставляю тот, что поменьше: оранжевый патентованный, в нем что-то мелко дребезжит. Китайская кухня, маникюр, мамочка, твердящая, что мое творчество достойно «Грэмми», хорошее кино по телевизору и бокал вина.

Все, что нужно для хорошего вечера, если только не думать про психа Адама Холла.

Наверху мой мобильник начинает мигать ровно в тот момент, когда я снимаю с себя последнюю тряпку. Протягиваю руку: Мег.

— Давно не виделись, красавица. Как ты?

— Все хорошо, мама, просто занята.

Холодно, и я накидываю на себя полотенце.

— Я несколько раз тебе звонила, отправила несколько сообщений. — Стараюсь, чтобы в голосе не было обвиняющих ноток. — Ты так и не прибралась в комнате.

— Знаю. Прости.

— Как там Джек? — Слишком уж мрачно она со мной разговаривает, поэтому я и задаю этот вопрос.

— Отлично. На самом деле отлично… — Она вдруг замолкает. — Слушай, завтра вечером ты никуда не уйдешь? Мне нужно поговорить с тобой до твоего отлета.

Вообще-то на завтрашний вечер у меня были планы.

Поход с Жилем в кино. Я не могла сказать ему, будто не люблю кино, поскольку по первому визиту в наш дом он понял, что это не так. Я не могла сказать ему, что не хочу идти из страха, что он снова меня поцелует, — я слишком воспитанный человек, чтобы говорить такую мерзость. Поэтому приняла приглашение и сейчас — спасибо Мег! — имела убедительную причину отказаться. Я не могу пойти в кино, поскольку меня срочно хочет видеть дочь.

— Ну, тогда не уйду. — Внезапно я испытываю беспокойство. Сработало материнское чутье? — Мег, у тебя правда все в порядке?

— Не начинай, мама. Завтра в семь?

— Хорошо, в семь. Я тебя люблю.

— И я тебя.

Она дает отбой.

Я скидываю полотенце и дожидаюсь, пока вода нагреется.

Дрожа от холода, прокручиваю в голове разговор.

Прислонившись к кафелю, снова твержу свою безмолвную молитву, второй раз за сегодняшний день.

Забираюсь под исходящий паром поток воды и прошу всех богов, которые готовы меня услышать: ну пожалуйста, пусть завтра Мег не признается мне, что беременна. На минутку, на маленькую минуточку представляю Лос-Анджелес и как я в него влюблюсь.

И потом остаюсь там навсегда…

Мама сидит в любимом кресле: глаза закрыты, голова откинута, нога качается в такт мелодии. Отпивает глоток вина. Глаза прикрыты: так легче вникать в слова.

Когда песня заканчивается, матушка поворачивается ко мне.

— Блестяще, дорогая, в самом деле блестяще. Лучшее, что ты написала.

Я не могу не улыбнуться.

— Так и есть? — спрашивает она. — Как ты здесь написала?

Моя улыбка превращается в гримасу.

— Это не про нас с Адамом.

Начинаю расставлять тарелки. До сих пор все было миленько. Тихий семейный ужин.

— А почему? Ты думаешь, это исключено?

Я вздыхаю.

— Мама, кино — не реальная жизнь. В жизни люди мирятся далеко не всегда.

— Я понимаю. Но вдруг этого хочет он и хочешь ты — где-то в глубине души? Мег так уж точно хочет.

Сколько раз Сибил Мойр бередила мне душу…

и вот снова. Я знаю, они с Мег близки, но не желаю, чтобы моя мать внушила Мег напрасные надежды.

— Мег знает, что я этого не хочу — ни в глубине души, ни в другом месте. Мне этого не надо. Хотя и Адам, и я всегда будем в ее жизни.

Матушка идет на кухню и загружает тарелки в посудомойку.

Я пытаюсь сплющить сделанные из фольги контейнеры от китайских блюд и затолкать в мусорное ведро. В результате мы чуть не налетаем друг на друга. Она обнимает меня:

— Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива.

— Буду. Только не с Адамом.

Уткнувшись мне в волосы, мама вздыхает:

— Может, ему просто следует показать, что он по-прежнему тебя любит?

— Это ничего не изменит, мама. Слишком поздно.

— Да, — вздыхает она. Снова идет в гостиную, доливает в бокалы вино и садится в любимое кресло. — Девять часов. Начинается «Игра престолов». Я обработаю тебе ногти утром.

Когда я засыпаю, мне снится, что Адам стреляется на дуэли с Тирионом. Из любви ко мне.

Я подскакиваю и просыпаюсь.

Что, если бы он на самом деле за меня поборолся?

Дорога домой дается мне тяжело. Сердце болит и колотится, в руках поселилась ноющая боль.

Поскольку я не мечтаю о сердечном приступе, приходится остановить машину и привести дыхание в порядок.

Звонит Кира:

— Куда ты делся?

— Мне пришлось уехать, прости.

— С тобой все в порядке, Адам? — Она явно обеспокоена.

— Конечно. Просто очень долгий день выдался.

— Слушай, прости за навязчивость, но мне нужно знать. Ты поговорил с Мег?

Теперь беспокойство Киры обо мне обретает смысл.

— Мег не разговаривает со мной с тех пор, как я ее попросил. Она сказала, что между нами все кончено и чтобы я больше к ней не подходил.

У Киры перехватывает дыхание.

— Я послал ей эсэмэску, написал на е-мейл. Подробно объяснил, что от нее требуется. Она знает, что это срочно. Я уверен, она поступит правильно.

— Спасибо. Прости.

Больше говорить не о чем. Что-то бормочу на прощание, завожу двигатель и включаю радио. Слушать музыку настроения нет, поэтому переключаюсь на канал общественного вещания.

Там полным ходом идут дебаты.

Женщина — ведущий представил ее как знатока Талмуда Реббеку Морли — говорит ясно и просто:

— Большинство людей живут без Бога в душе!

Все из-за этого! — Она возмущена. — Кажется, что в наши дни большая часть людей рады совершать грех, если нет риска, что их разоблачат. Для многих страх быть пойманным куда существеннее страха сделать что-то плохое. А если не поймали, то вроде все в порядке.

Ее мягко перебивает мужчина:

— Подождите, давайте внесем ясность. Что есть грех? Должны ли мы в понимании этого следовать Десяти заповедям?

Я переключаю канал и открываю новую бутылку с водой. Мягкие аккорды группы «Иглз» не отвлекают меня от мысли об упомянутых Десяти заповедях.

Почитай отца твоего и мать твою.

Не убивай.

Не прелюбодействуй.

Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего.

Я никогда не завидовал Сильвии; никогда не желал имущества других «ближних». Никогда и в мыслях не держал кого-нибудь убить. Никогда. Я совершил прелюбодеяние.

И я правда почитал отца и мать — в определенной степени. То есть до их… поступка. Но об этом я сейчас думать не буду. В помещении моего мозга просто нет для этого места.

Дома я наливаю себе большую порцию виски, опрокидываю в три глотка и наливаю снова. Открываю письмо, ранее обнаруженное в кармане. Оно в две страницы длиной. На страницах — цветистые закорючки почерка Сибил. От письма веет ее домом в Котсуолде — такой же запах лаванды и розмарина. Мне не писали письма от руки уже лет двадцать, если бы оно было не от Сибил, я бы разволновался. Расправляю мятые странички, снова делаю глоток и приступаю к чтению.