Странности любви

— Мы хотели бы встретиться с вами отдельно.

Тут я разглядел ее получше. Волосы до воротничка светлые, спокойные глаза, тяжеловатые движения и не совсем стандартная экипировка: естественно, джинсы и распахнутая курточка (как бы униформа той поры) — но при этом широкий флотский ремень, при этом в распахе курточки обычная матросская тельняшка. Все это обмундирование сидело на ней органично, как на трудном подростке послевоенной поры.

— Кто — мы? — спросил я.

— Вот мы, — уточнила она, — мы четверо.

Она небрежно показала большим пальцем куда-то за спину, и я увидел, что и в самом деле она как бы острие небольшой обособленной группки.

— Ладно, — сказал я, — позвоните и приходите в гости.

— Напишите, пожалуйста, телефон.

Я зашарил по карманам — как всегда, когда нужно, бумаги не было ни клочка.

— Напишите вот здесь, — буднично сказала девушка и протянула футляр от фотоаппарата, новенький, гладкой кожи, с мягким малиновым нутром. Жест, прямо скажу, был королевский.

Я заколебался — с детства боюсь хороших вещей.

— Вот здесь, — невозмутимо повторила девушка, и я осквернил нежную фланель чернильными каракулями.

Через день она позвонила, через два все четверо сидели у меня.

Познакомились: Оля (в той же тельняшке, куртку сняла), Жанна, Ваня, Гена. Я вопросительно смотрел на ребят.

— Видите ли, — сказал Гена и замялся.

— Давай, — подтолкнула Оля.

— В общем, — проговорил худенький Гена, самый из них молодой, — вот вы тогда сказали… — он смущенно улыбнулся и закончил: — В общем, мы хотим вас удивить.

— Давайте! — подхватил я не совсем с искренним энтузиазмом: я хозяин, они гости, ребята симпатичные, надо бы удивиться.

Гена посмотрел на своих:

— Ну, кто будет говорить?

— Говори ты, — отозвалась хорошенькая Жанна. У нее были широкие скулы, узковатые восточные глаза и неправдоподобно нежная кожа.

Честно говоря, мне было жалко ребят. После такой подготовки, после телефона на подкладке футляра, после тельняшки и лыжных ботинок с рантом, после торжественного прихода вчетвером, ну что они могут сказать?

— Мы — семья, — сказал Гена и снова улыбнулся.

— Вы — и… — попытался уточнить я, поочередно указывая глазами на девушек.

— Нет, — качнул головой Гена, — мы четверо.

— То есть, двое и двое?

Он опять улыбнулся — теперь моему непониманию — и объяснил:

— Мы все четверо — одна семья.

Делать удивленное лицо мне не пришлось: само сделалось.

— Постойте, братцы, — пробормотал я, — давайте-ка по порядку. У кого с кем из вас роман?

— Ни у кого ни с кем.

— И не было?

— И не было.

— Просто собираетесь пожениться, да? — предположил я в уже полном недоумении.

— Нет.

— Тогда почему вы — семья?

— Семья, — сказал худенький Гена.

Теперь они уже улыбались вчетвером.

Не хотел бы я в тот момент увидеть себя в зеркале…

Ваня — он был чуть постарше, но солидный, с чеховской бородкой — решил меня пожалеть:

— Мы хотим всю жизнь прожить вместе. Вчетвером.

— Как братья и сестры, что ли?

— В общем, да.

— А почему называете — семья?

— Ну а братья и сестры — разве не семья?

— A-а… Ну, да, — кивнул я. Состояние было, как при сотрясении мозга. — Стойте. Но ведь вы молодые. Так сказать, возраст любви… Неужели ни у кого — ничего?

— Да нормально, — успокоила Оля, — у всех все.

— На стороне, что ли?

Это пошлейшее «на стороне» в данном случае прозвучало совсем уж нелепо.

— Естественно, — мягко ответил Ваня.

— А если кто-нибудь серьезно влюбится? Захочет… — слово «жениться» вовремя застряло у меня в глотке, я наспех заменил его слащавым эвфемизмом, — не расставаться?

— Пускай.

— А как же…

— Ну и что? — сказала Оля скучным тоном. — Приведет, покажет. Если понравится, возьмем в семью.

— А не понравится?

— Тогда у них будет просто роман.

— А если ребенок?

— Будет наш ребенок, — сказала Жанна, — все дети будут наши.

— И давно у вас такая идея?

— У нас не идея, — возразил Гена, — у нас семья. Уже третий год семья.

— И не ссорились?

— Все четверо? Конечно, нет. Двое повздорят, остальные помирят.

Я ухватился за сомнение, лежавшее на поверхности:

— А распределение? Ведь через год вас раскидают по разным местам. Что тогда?

— Будем проситься вместе.

— А не согласятся?

— Мы уж думали, — сказал Ваня, — отработаем по два года и съедемся. Семья есть семья.

— Хорошо, — кивнул я, подчиняясь этой странной логике, — пусть семья. Но куда вы съедетесь-то? Где будете жить?

— Купим избу под Москвой. Когда-нибудь потом выстроим кооператив.

— А как возникла эта идея, жить семьей?

— Сперва было вроде игры, — объяснил Гена, — отец, мать, дети. А потом как-то постепенно дошло, что мы и в самом деле семья. Никто не будет понимать нас лучше, чем мы друг друга.

— Но ведь можно… — неуверенно начал я.

— Нельзя, — мрачно проговорила Оля, — начнется ревность, обиды, скандалы, все прочее. Мы так не хотим.

— Да, — кивнул Гена, — лучше жить семьей, но оставаться друзьями.

— Ясно, — сказал я, — давайте-ка, братцы, пить чай.

А что мне еще оставалось сказать?

Ставить чайник и ждать, пока он закипит, занятие великолепное, хотя бы потому, что на это нужно время. Я уже оправился от шока и помаленьку начал думать.

А в самом деле, думал я, почему бы и нет? Почему нельзя-то?

Ну с чего мы взяли, что семья — это обязательно он и она с детьми? Да, в эпоху малометражных квартир, шума городского, разобщенности, усталости и телевизоров сложилось именно так. Но кто сказал, что и в будущем человек должен жить так и только так? Кстати, в нашей стране веками существовали иные семьи, большие, разветвленные. Но факт, что так жить нужно. Но раз существовали, значит, так жить можно?

И разве большая традиционная семья держалась только на браке да кровном родстве?

Родители и дети — ладно. Ну, бабушки и дедушки. А остальные? Многочисленные братья и сестры, дяди и тети, зять, невестка, золовка, шурин, свояк, сват, крестный…

Люди охотно роднились, добровольно брали на себя пусть не тяжкую, но все же ответственность за весьма дальнего родича. Могли и любить друг друга, и не слишком жаловать, но бросить в трудную минуту даже незнакомого родственника никогда и нигде не считалось доблестью.

Но неужели пятилетнее студенческое братство, неужели тесная, проверенная дружба имеет меньше прав и обязанностей, чем случайное и весьма отдаленное родство, скрепленное разве что собутыльничеством за чьим-то свадебным столом? Неужели связи между, допустим, свояками крепче и справедливей, чем между этими четырьмя ребятами?

Сводный брат справедливо считается братом: гены разные, но росли-то вместе! Однако и с соседом по парте росли вместе, и связано с ним не меньше, чем с любым родственником. И однокурсница, с которой не было ничего, кроме щедрой и сладкой студенческой дружбы, иногда на всю жизнь становится практически сестрой, первой советчицей и помощницей, человеком, с которым связывает взаимная ответственность покрепче родственной. Мы, к сожалению, привыкли к разнообразным семейным изменам и предательствам, но попробуйте представить предательство фронтового друга! Дико, немыслимо…