Джон Томас - Белый отель

Она сказала, что рада их обществу. Муж погиб во время наводнения, а одиночество ей дается очень тяжело. Вытащив носовой платок, она промокнула глаза; но вскоре в свою очередь извинялась перед новыми друзьями за то, что выплеснула на них свое горе. "Я стараюсь не плакать слишком часто. Сначала я была безутешна и наверняка отравляла жизнь окружающим. Потом постаралась взять себя в руки. Я вела себя нечестно по отношению к остальных. Ведь мы собрались здесь, чтобы как следует отдохнуть".

Юноша объявил, что восхищается её мужеством. Он обратил внимание на даму, когда они в первый раз пришли в ресторан; видел, как она смеялась и танцевала, настоящая душа компании. Мадам Коттин искривила губы в невеселой усмешке: "Это было не просто". На самом деле, очень больно притворяться радостной, когда сердце осталось вместе с мужем, в могиле.

После чудовищного пожара, добавила она, стало немного легче. Внезапно обрушившееся на стольких людей несчастье помогло отодвинуть в прошлое собственную утрату. Кроме того, сгореть заживо так ужасно, по сравнению с этим смерть от воды кажется легкой и безболезненной. Всегда можно найти того, кому пришлось гораздо хуже, чем тебе. Она снова прижала к глазам платок; но, чтобы не портить новым друзьям вечер, сдержалась и начала рассказывать разные потешные истории, особенно о своих клиентах. Они оба просто влюбились в мадам Коттин. Она заставила их плакать от смеха, описывая, как помогала примерять корсеты дамам (и даже джентльменам). Она плотно поела, и теперь похлопывала себя по туго затянутому животу, приговаривая, что сама - живая реклама собственного товара. "Все при мне!" Засмеялась, широко раскинула руки, словно рыболов, хвастающийся размером добычи. Забавно, что пекарь, который сидел в противоположном конце зала и поймал её взгляд, так и понял этот жест и в свою очередь повторил его, довольно улыбаясь. Время текло так быстро, словно часовщик, занимавший столик рядом с ними, ускорил ход всех своих механизмов.

Влюбленные проводили мадам Коттин в номер, - он располагался рядом с их комнатой, за стеной, у которой стояла кровать. Каждую ночь до них доносились душераздирающие рыдания. Уважение и восхищение её мужеством усилилось ещё больше, когда они представили себе, как тяжело давалась притворная веселость днем. Когда они, обнявшись, распростерлись на простыне и стали нетерпеливо раздевать друг друга, опять явственно услышали, как горюет мадам Коттин. Вскоре страсть заставила их позабыть обо всем.

Позднее у молодых людей произошла первая размолвка. Они не ссорились, скорее, спорили, и ни разу не повысили голос, переговариваясь шепотом. Молодой человек настаивал, что по черному небу проносятся звезды, а она белые розы. Вдруг мимо окна медленно проплыло нечто грандиозное, - без всякого сомнения, это была апельсиновая роща, - и они онемели от изумления. Среди темной шелестящей листвы светились великолепные плоды, посверкивая, словно звезды. Влюбленные отправились на балкон посмотреть, как роща упадет в озеро. Каждый апельсин, соприкоснувшись с неподвижной плоскостью воды, с громким шипением растворялся в черноте.

Невидимая для них, мадам Коттин тоже стояла на балконе. Она не могла уснуть. На озере горели сотни огоньков, один за другим они исчезали под черным покрывалом. Ну вот, она в очередной раз излила свое горе. Раздевшись, накинула хлопчатобумажную ночную рубашку и избавилась ещё от одной склянки, почти доверху наполненной слезами.

Совершенно обессилев, любовники неподвижно лежали рядом. Привычные рыдания за стеной прекратились, это казалось необычным и очень ободряло. Они забыли о времени. Если вечером оно для мадам Коттин летело незаметно, то сейчас, когда она лежала в темноте с открытыми глазами, минуты казались часами; время равно перестало существовать, хотя по разным причинам, и для спящих отдыхающих, и для мертвых в холодном подвале, и для юных влюбленных. Их души, балансируя на скользкой грани сна, настроились на тишину, подобно тем, кто, угнетаемый жарой, стелит постель на открытом балконе, рискуя свалиться. Обладая более острым слухом, она различала неведомые юноше оттенки тишины. Они не соприкасались даже кончиками пальцев. Время от времени его рука утомленно перебирала спутанные волосы между её ног, скорее обычная ласка, а не акт страсти. Она любила, когда он делал это.

Юноша нарушил молчание, шепнув, что её мохнатый лобок напоминает холм, на котором он коротал время в детстве. Там, среди папоротника, они с кузеном играли в охоту, - один изображал преследователя, другой добычу. Он запомнил, какое острое ощущение удовольствия, смешанного со страхом, испытывал, когда пробирался сквозь густые заросли, а ещё густой приторный запах лета. Единственный период в жизни, когда он чувствовал близость к природе.

"Отец говорит, что каждый раз при акте любви присутствуют четверо. Сейчас, конечно, тоже. Мои родители".

Она увидела суровый образ Фрейда рядом со своей робкой женой, они молча стояли возле кровати. Потом черный костюм профессора и белая ночная рубашка его супруги растворились, слились с её одеждой, которую любовник разбросал по полу.

Больше всего они любили закаты. Горы извергали из себя розовые облака, похожие на цветы (пожилая медсестра однажды вечером увидела, как все небо превратилось в одну невообразимо огромную кроваво-красную розу, состоящую из бесконечного сплетения лепестков; она добросовестно выполнила свой долг, немедленно доложив майору). Роза в своей вечной неподвижности все же вращалась внутри себя; любовники испытывали странное жутковатое ощущение, что под ними медленно движется вся земля. И груди под пальцами любовника, когда темнело, тоже оборачивались вокруг неведомой оси; по тем же законам двигался его язык, когда тихонько обводил её щель, или ввинчивался внутрь, стремясь проникнуть как можно глубже, словно пытаясь вдавить в горный склон. Она распахнула перед ним свое тело так широко, что вагина стала глубокой пещерой и шумно выпускала воздух; это походило на неприличные звуки, и она залилась краской, хотя оба они понимали, в чем дело.

Время, в чьих грубых руках хирурга оказалась мадам Коттин, постепенно избавляло от страданий. Любовники проводили весь день в душной комнате, а она гуляла по берегу озера вместе с отцом Мареком, добрым пожилым католическим священником. Его не знающий сомнений подход ко всему очень помогал успокоиться. Отец Марек уговаривал её вернуться в лоно церкви, сравнивая последнюю с крепким корсетом. Догмы нашей веры, улыбаясь говорил он, это костяк души, подобно тому, как китовые кости скрепляют изделия, которыми торгует мадам. Аналогия развеселила её, она тихонько рассмеялась. После освежающе долгой утренней прогулки по лесу и лугу, покрытому полевыми цветами, священник и corsetiere остановились отдохнуть и перекусить в уютной харчевне, за многие мили от жилья. Взяв хлеб и сыр, они решили расположиться за столиками, расставленными на берегу, и тут увидели Болотникова-Лескова вместе с Вогелем. Приличия требовали присоединиться к адвокату и политику, хотя случайная встреча никого не обрадовала. Болотников-Лесков выступал перед спутником с целой политической программой, и как раз добрался до кульминационного пункта своей импровизированной речи, так что не мог остановиться. Проблема, обьяснил он, заключена в том, что его партия - лучший выбор для масс (мадам Коттин грустно улыбалась, окидывая взглядом озеро), однако к своему несчастью народ не способен это понять. Увы, единственной реакцией на подобное отношение является динамит.