Джон Томас - Белый отель

Внимание посетителей ресторана разделилось между их столиком и большим, отведенным семье из восьми человек, где кипело буйное веселье. Мгновенно опустошались целые батареи бутылок шампанского; бились на счастье бокалы; гремели праздничные тосты; нестройный хор счастливых голосов подхватывал цыганские песни. Распространился слух, что почти слепой глава семейства, древний датчанин, взобрался на гору за отелем и вернулся с редким цветком, паучником, названным так потому, что он растет только высоко в горах внутри расщелин, доступных лишь паукам. Старик на закате лет занялся ботаникой, и сегодня воплотил в явь свою самую заветную мечту.

Когда друзья услышали об этом, мадам Коттин шепотом переговорила с молодой женщиной и подозвала официанта. Тот мгновенно появился и встал, весь внимание, - перед ними, затем так же быстро отправился к датскому семейству, чтобы передать приглашение. Он ещё не договорил, а празднующие вскочили и понеслись к их столику, спеша воспользоваться любезностью. После того, как они осушили бокалы или приложились к соску, другие посетители, зараженные всеобщим весельем, улыбаясь встали со своих мест, чтобы присоединиться к образовавшейся очереди. Музыканты тоже захотели освежиться. Даже Вогель, все с тем же скучающим видом и надменно-презрительным выражением лица, словно говоря: "раз уж я здесь, придется присоединиться к стаду", подошел и немного пососал грудь. Вернувшись к сестре, он с саркастической усмешкой вытер запачканные молоком губы.

Неожиданно быстрый закат облек в масляный покров деревья за двухстворчатыми окнами, и гости угомонились. Удовлетворенный, священник оторвался от соска и поблагодарил ее; сердце болезненно сжалось при мысли о матери, которая по его вине живет так бедно и одиноко на далекой родине, в Польше. К тому же, как ни прискорбно признавать, он нарушил обет. Необходимо было как можно скорее приготовиться к поминальной службе, ибо сегодня хоронили тех, кто погиб в огне и при наводнении. Сейчас так хотелось прилечь немного, но долг есть долг. Он тяжело поднялся и оглянулся по сторонам, ища взглядом пастора. Им придется вместе проводить обряд. Молодая женщина застегнулась.

Она чувствовала, как любовник трогает её под покровом скатерти. Голова кружилась, потому что они все слишком много выпили. Corsetiere и юноше пришлось поддерживать ее; втроем они медленно покинули ресторан. Молодая женщина протестующе воскликнула, что отлично дойдет сама, и пока они вдвоем поднимутся, мадам Коттин успеет захватить из своего номера пальто, чтобы присутствовать на похоронах. Но та сказала, что не хочет идти. Она просто не выдержит.

В спальне подруга раздела её и осторожно уложила на кровать. Член юноши вошел в нее, ещё когда они поднимались по ступенькам; и теперь мадам Коттин не стала снимать корсет и чулки, чтобы он мог оставаться в её лоне. До неё донеслись слабые звуки церковного гимна, - погребальная процессия отправилась в путь на кладбище, - и она распростерлась на простыне, наслаждаясь его непрерывным движением глубоко внутри. Она расслабленно прикрыла глаза, но ощутила, как он взял её руку и направил пальцы в вагину, туда, где ходил его пенис. Кроме её ногтя, осторожно ласкающего головку, юноша ощутил твердый холодный металл обручального кольца мадам Коттин. "Оно помогает мне выстоять", - шепнула corsetiere, и юная женщина пробормотала, что все понимает: когда-то кольцо и ей придало сил, она до сих пор не решалась снять его.

Повозки, в которых везли тела, прогромыхали по сосновому лесу, потом наступила тишина. Молодая женщина ощутила пустоту там, где только что была переполнена, и слабым голосом сказала, что хочет еще. С трудом разлепив веки, она наблюдала за тем, как её любовник и мадам Коттин слились в страстном поцелуе.

Дорога к кладбищу, опоясывающая озеро и поднимающаяся в гору, была очень длинной, а отец Марек утром уже проделал этот путь пешком. Он также чувствовал, что его отягощают обильная пища и питье. Остальные явно испытывали то же проблемы, и вскоре, устав, перестали петь. Они шли молча, слушая, как скрежещут по песку колеса.

Священник осторожно завел беседу с протестантским пастором. Ему раньше не приходилось общаться со священнослужителем, представлявшим другую веру; но, подумал он, несчастье сближает. Разговор оказался интересным, он затронул вопросы догмы. По крайней мере, они сошлись на том, что Господня любовь не предмет для рассуждений. Она пронизывает все, что Он сотворил. Оба то и дело спотыкались от усталости, - ведь пастор тоже был далеко не молод, - и замолчали, чтобы сберечь силы. Мысли священника вернулись к груди, которую он недавно сосал. Он попытался воскресить в памяти её теплоту и податливую округлость. Он вспомнил и о мадам Коттин, которая во время их прогулки дала ему такой хороший совет, как избавиться от чувства вины.

Округлое тело мадам Коттин, освобожденное от пут корсета, больно врезавшегося в кожу после обильной трапезы, подвергалось новому испытанию. Друзья щекотали и тыкали пальцами в её самые чувствительные места, а она вскрикивала, смеялась, бешено извивалась и отбивалась как могла в тщетных попытках избежать безжалостных рук. Она сболтнула, что боится щекотки, и теперь они пользовались этой оплошностью. Corsetiere не могла бороться с сильным молодым человеком, а ведь вместе с ним на неё навалилась девушка. Несколько раз ей почти удалось вырваться и спрыгнуть с постели, но мужчина вдавливал большие пальцы в самое нежное место на ляжках, и, ловя воздух ртом, она покорно падала навзничь. Потом, улучшив момент, когда она ослабела и не могла сопротивляться, они схватили её за ноги, широко развели их. И она снова визжала, извивалась и рычала от смеха, а они щекотали ей пятки. Юноша забрался на постель между её ног и закрыл рот поцелуем, так что пришлось пообещать, чтобы не задохнуться, что она будет хорошей девочкой и даст ему сделать это. Она судорожно втягивала воздух и смеялась все тише и тише, а потом смех перешел в частые вздохи. Ее губы растягивались в улыбке, или искали его, чтобы обменяться быстрыми легкими поцелуями.