Пэлем Вудхауз - Дживз уходит на каникулы

-- Ну хорошо, -- сказал я. -- Пусть между вами действительно все так, как ты сказала. Тогда зачем раззвонила по всему миру о нашей помолвке?

-- Я же тебе сказала. Чтобы мама его полюбила.

-- Я где, на берегу пруда или у постели бредовой больной?

-- Ты что, даже приблизительно не понял?

-- +-- километр.

-- Ну ты же знаешь, в каких ты отношениях с моей мамой.

-- Довольно натянутых.

-- Она от одного твоего имени вздрагивает. И я подумала, что если она подумает, что собираюсь за тебя, а потом окажется, что это не так, она так будет рада спасению своей дочери, что любому зятю раскроет свои объятия, даже Регги. Пусть его имя и не цитируют в финансовых новостях и у него средний достаток, зато он прекрасный человек. А то мама вечно хотела мне в мужья какого-нибудь миллионера или герцога и с огромной недвижимостью. Теперь ты понял?

-- О да, теперь я понял. Ты, как Дживз, делаешь акцент на психологии человека. Но ты действительно уверена в успехе?

-- Абсолютно. Ну возьмем другой пример. Допустим, однажды утром твоя т. Далия узнает из газет, что на рассвете следующего дня тебя поведут на расстрел.

-- Такого не может быть. Я поздно встаю.

-- Ну а вдруг? Ведь она прочитает и вся испереживается, ведь так?

-- Думаю, да, ведь она меня так нежно любит. Правда она частенько бывала со мной строговата. В детстве она одаривала меня подзатыльниками, а когда я малость повзрослел, она не раз говорила, что лучше будет, если я привяжу кирпич на шею и схожу утоплюсь. И все же она любит своего Бертрама, и уж если она действительно узнает, что меня пристрелили, то несколько дней у нее точно будет мигрень. Но почему ты про это заговорила?

-- Ну представляешь, если она узнает, что все это ошибка, а расстреляли кого-то другого: ведь она же обрадуется, так?

-- Да она просто подпрыгнет под потолок от счастья.

-- Вот именно! Да она на радостях простит тебе все на свете. Все, что ты ни сделаешь -- все будет хорошо. Она только рада будет. Так и моя мама -она как узнает, что я за тебя не выхожу -- у нее прямо тяжесть с сердца упадет.

Единственно, с чем я мог согласиться, так это что я действительно имею вес в обществе.

-- Но ты, надеюсь, потом ей объяснишь?

Мне нужно было обязательно утрясти этот вопрос. Жить с таким объявлением в "Таймс" слишком обязывает.

-- Да, через неделю-другую. Не стоит с этим торопиться.

-- Ты хочешь, чтобы я тебе подыграл?

-- Именно.

-- Ну, значит жду твоих указаний. Очевидно я должен буду время от времени тебя поцеловать?

-- Нет.

-- Отлично. Но как тогда все это будет выглядеть?

-- Ты время от времени будешь бросать на меня страстные взгляды.

-- Хорошо, я этим займусь. Что ж, я очень рад за тебя и Киппера, или, если уж тебе так хочется, Регги. Лучшего жениха я бы тебе и не мог пожелать.

-- Я очень рада, что ты так это воспринял.

-- Пустяки.

-- Я к тебе очень хорошо отношусь, Берти.

-- И я тоже.

-- Я ведь не могу выйти замуж за всех сразу.

-- Да, это довольно трудоемко. Что ж, теперь, когда мы с тобой все выяснили, пожалуй, пойду предложу тетушке, чтобы объявляла посадку за стол.

-- А сколько времени?

-- Около пяти.

-- Ой, мне надо бежать. Я должна сидеть за хозяйку.

-- Ты? Почему?

-- Когда твоя тетушка вчера приехала из Лондона, ее ждала телеграмма: ее сын Бонзо заболел там у себя в школе, у него высокая температура, и она скорей к нему уехала. А пока она просила меня быть за хозяйку, но на ближайшие пару дней мне нужно будет исчезнуть. Я должна вернуться к маме. После этого объявления она каждый час шлет мне по телеграмме. Слушай, а что такое "дундук"?

-- Не знаю. А что?

-- Она так тебя назвала в своей последней телеграмме. Там так было: "Не понимаю, как ты собираешься выходить за этого дундука" Вроде так. Мне кажется, это что-то вроде остолопа, это словечко было в начальных телеграммах.

-- Я очень польщен.

-- Что ж, дело в шляпе! После тебя Регги покажется ей верхом идеала, и она примет его с распростертыми объятиями.

Издав междометие "кя", Бобби понеслась к дому со скоростью = 40 миль/час. Я шел гораздо медленней, поскольку переваривал пищу -- пищу для размышлений. Меня очень удивили ее я бы сказал "про-кипперовские" настроения. Мне казалось, я ее хорошо знал. Хоть она и была отъявленной хохмачкой, у нее всегда было полно ухажеров. И она их всех отшивала. И казалось, нужно было быть каким-то совершенно необыкновенным, чтобы подпадать под свод ее требований. Да уж, чтобы пролезть под колючей проволокой взглядов Бобби, нужно быть королем мужчин. И вдруг -- она выбирает Киппера Херринга! Копченую селедку!

Не подумайте, будто я что-то имею против старины Киппера. Такие люди -соль земли! Но на вид-то он так себе! За долгие годы занятия боксом ему сильно намяли уши, они так и не разгладились, вдобавок чья-то рука, явно не эстета, продавила ему нос. Он вряд ли выиграл бы конкурс красоты, даже если в нем участвовали Борис Карлофф и Кинг-Конг. Но разве внешность это главное? Ведь, как говорится, под мятыми ушами может скрываться золотое сердце. Потом опять же его умная голова. Чтобы работать в одной из известнейших лондонских газет -- тут нужно иметь определенные запасы серого вещества. А девушкам это нравится. Опять же надо учесть, что большинство молодых людей, которых заворачивала Роберта, старались выглядеть в ее глазах охотниками, стрелками или рыбаками, а Киппер для разнообразия был совсем другим.

Таким образом, я шел в направлении к дому в состоянии задумчивости, настолько глубокой, что я бы мог врезаться в дерево, напороться на куст или споткнуться о пень. Но на их месте оказался Обри Апджон. Не успев затормозить, я инстинктивно ухватился за его шею, а он за мою талию, и таким образом мы проделали несколько па. Туман моей задумчивости тут же рассеялся и, обдав Апджона твердым взглядом уже не мальчика, но мужа, я сразу усмотрел в нем разительную перемену. Во время нашего прежнего знакомства это был крепкий поджарый джентльмен с горящим взглядом и пеной гнева в уголках губ, с раздувающимися от ярости ноздрями. Сейчас же он сильно усох, настолько, что мне ничего не стоило бы отбросить его с дороги как сухую ветку.

Усы Апджона,тоже новое в его внешности, трепетали как два жалких листа. Это в эпоху Мэлверн Хаус мы холодели от ужаса, глядя на его свежевыбритую верхнюю губу, которая к тому же время от времени зловеще подергивалась. Теперь же я просто веселился при виде столь разительной перемены в его внешности, я пожалуй, даже раздухарился, поскольку поприветствовал его так: "Ю-ху! Привет, Апджон!". "Ху ю?", -- как эхо, двусмысленно прозвучал его ответ.

-- Да я Вустер!

-- Вустер? -- произнес он в задумчивости, явно предпочитая увидеть другого человека и услышать другую фамилию. Что ж, я его понимаю. Ведь он тоже, наверно, все эти годы тешил себя мыслью, что скорей ему на голову свалится кирпич чем что-то вроде меня.