Ник Хорнби - Слэм

— Ох как мило! — вспыхнула мама. — Это учит его обходительности, не правда ли?

— Я не хочу сказать, что это был бы правильный поступок. Я просто делаю предположение, которое хоть как-то понятно.

Он опять-таки был прав. Это было бы хоть более или менее вразумительно. Может, общедоступно.

— Люди совершают странные поступки, когда у них сердце разбито. Но тебе этого не понять.

— Ох, опять начинается.

— Твое сердце ведь не разбилось, когда мы расстались, ведь так? Ты не умирал от горя. И не исчезал. Разве что к своей подружке...

И все вернулось на круги своя.

Иногда слушать, как беседуют мои родители, все равно что сидеть на стадионе, где бегут трехкилометровый кросс. Они бегут по кругу, и опять, и опять по кругу, и каждый раз в какое-то мгновение пробегают прямо перед тобой, и ты действительно оказываешься рядом с ними. Но они исчезают за поворотом. Когда папа говорил о возможности дать Алисии в морду, он как будто перемахнул через заграждение и оказался прямо напротив меня. Но потом он вернулся на дорожку и побежал свой кросс дальше.

На следующий день я опять пошел в школу, но там ни с кем не говорил, никого не слушал и целый день не брал в руки ручки. Я просто сидел за партой, и какие-то вещи ворочались в моей голове — и у меня в животе.

Вот о чем я думал:

1) Вернугься в Гастингс.

2) Неважно, что раньше я уже был в Гастингсе. Я могу уехать куда угодно. В любой приморский город.

3) Как лучше назвать ребенка? (И потом, существует множество детских имен вроде Баки, Сандро, Рун, Пьер-Люк. Я мысленно перебирал список имен клевых скейтеров.) Я знал одну вещь из своего будущего: Руф — отстойное имя. И ничто не изменит моего мнения. Знаете, как в «Терминаторе» пытаются защитить нерожденное дитя, которое в один прекрасный день должно спасти мир? Ну так вот моя миссия — защитить мое нерожденное дитя от имени Руф.

4) Набросятся ли на меня родители Алисии? Физически. Ведь виноват-то не я один...

5) Моя мама. На самом деле у меня не было стоящих мыслей или вопросов. Я просто думал и думал, как она отреагирует, когда я скажу правду. Когда вчера вечером она упомянула о вещах, разбивающих сердце, мне стало грустно, потому что я знал, что тоже разобью ее сердце. Получается, что вся наша семья только и делает, что разбивает ей сердце.

6) Должен ли я лично присутствовать при рождении ребенка? Мне не хотелось. Я видел по телику, как рождается ребенок, — это было ужасно. Будет ли Алисия производить столько шума? Можно попросить ее не делать этого?

7) Смогу ли я заработать сколько-нибудь денег? Будут ли наши родители все оплачивать?

8) Когда я был заброшен в будущее, было ли это то самое будущее? Буду ли я жить с Алисией в доме ее родителей? Буду ли я спать с ней в одной постели?

Ни один из этих вопросов не подразумевал ответов, но я не мог от них отделаться. Я напоминал сам себе жонглера из цирка, который суетится между тарелочками на гибких шестах, подкручивая то одну, то другую. Во время перерыва я сходил в столовую с ребятами из моего класса, но ничего не стал есть. Я чувствовал, что ничего больше не смогу съесть, по крайней мере пока Пьер-Люк не родится, а Алисия не престанет издавать эти жуткие звуки.

Когда ближе к вечеру я вышел из школы, то увидел Алисию, поджидающую меня на другой стороне улицы. Мне стало обидно, что она не доверяет мне, однако, если учесть мое исчезновение, трудно было ее в этом винить. И уж всяко она рада была видеть меня, она улыбалась, и я даже припомнил наше с ней первое свидание. Хотя все это, казалось, происходило давным-давно. Начать с того, что она выглядела старше. Старше и бледнее. Совсем белая.

— Привет, — сказала она.

— Привет. Ты в порядке?

— Не совсем. Меня все утро тошнило, и я боюсь.

— Может, пойдем выпьем чего-нибудь сначала? В «Старбакс» или в другое место.

— Меня может стошнить. Я бы воды выпила. Вода — это то, что надо.

Вы скажете, наверно, что ей было хуже, чем мне. Я был напуган донельзя, впрочем и она тоже. Я не могу утверждать, что мне было страшнее, чем ей. В сущности, если учесть, что я сильнее боялся рассказать все своей маме, чем ее родителям, то она должна была сейчас испытывать ужас похлеще. К тому же ей было физически плохо из-за беременности. Я мог пойти в «Старбакс» и выпить карамельного капуччино со сливками, но я отдавал себе отчет в том, что, если она сделает глоток чего-нибудь подобного, оно быстренько выйдет обратно. Когда я представил себе это, мне самому капуччино пить расхотелось.

Мы сели в автобус и быстро добрались до ее дома, но там еще никого не было. Алисия уселась в кресло, а я примостился на полу у ее ног. Я не был в этой комнате с момента посещения будущего, а в будущем она выглядела совсем иначе. (Дико звучит, правда? Следовало сказать: «В будущем она будет выглядеть иначе» — так ведь? Но если бы я так выразился, это означало бы, что я определенно видел будущее, однако я не на сто процентов был в этом уверен. Поэтому говорил о будущем как о прошлом.) Так или иначе, плакат с Донни Дарко в будущем отсутствовал, а сейчас он еще висел. Мне было приятно видеть его.

— Откуда ты знаешь, что родители скоро придут домой? — спросил я.

— Я попросила их. Они заметили, что мне отчего-то паршиво, и я обещала с ними об этом поговорить.

Она включила какую-то грустную неспешную музыку, которая, так мне показалось, замедлила ход времени. Ее исполняла женщина, певшая о ком-то, кто бросил ее, и она вспоминала о нем разные вещи — запах, пожитки, содержимое карманов, если запустить в них руку. Это было что-то такое, чего и не запомнишь, какая-то песня, длящаяся вечно.

— Тебе нравится? — спросила Алисия. — Я много раз играла эту мелодию на пианино.

— Неплохо, — ответил я. — Чуточку затянуто.

— Так должно быть. Это неторопливая песня.

Мы опять замолчали, и я стал представлять себе, как это — жить в ее комнате с ней и с ребенком, слушая медленную-медленную музыку. Не так уж и плохо. Бывают в жизни вещи похуже. Я же не останусь здесь навсегда?

Мы услышали, как хлопнула входная дверь, и я поднялся с пола.

— Мы не станем выходить из комнаты, пока оба не придут, — сказала Алисия, — потому что знаю, что мама разговорит нас, прежде чем появится папа, и нам придется пройти через все это дважды.

Мое сердце колотилось так сильно, что, когда задрал футболку и пригляделся к своей груди, я увидел, как она шевелится, будто внутри пляшет маленький человечек.

— Что ты делаешь? — удивилась Алисия.

Что я делаю? Заглядываю под футболку, чтобы рассмотреть маленького человечка. А что еще делать?

— Ничего, — ответил я.

— Это становится невыносимым, — фыркнула она, как будто оттого, что я уставился на грудь, стало совсем плохо.

— Я не хочу таращиться туда, когда мы будем с ними разговаривать, — объяснил я, и она рассмеялась. Это было приятно слышать.