Элизабет Арним - Колдовской апрель

– Вы наверх? – осведомился Бриггс, и она приостановилась у лестницы.

– Да.

– А в какой комнате вы проводите время? В большой гостиной или в желтой комнате?

– В своей спальне.

Так что подняться вслед за ней он не мог, и ему ничего не оставалось, как ждать, когда она снова выйдет.

Ему ужасно хотелось спросить, какую спальню она занимает – он восхитился тем, что она назвала хоть какую-то из комнат его дома своей, – чтобы представлять ее в этой комнате. А вдруг, по счастливой случайности, это его собственная спальня, и отныне и навсегда она будет полна ее чарами? Но он не осмелился. Он потом сам разузнает – у Франчески или у кого-то еще.

– Значит, до ужина мы не увидимся?

– Ужин в восемь, – уклончиво ответила Скрэп, поднимаясь по лестнице.

Он смотрел ей вслед.

Она миновала Мадонну, портрет Роуз Арбатнот, и темноглазый образ, который он считал таким милым, поблек, съежился, когда она проходила мимо.

Лестница сделала поворот, и закатное солнце, льющееся через западное окно, на мгновение осветило ее лицо, превратив его красоту в нечто неземное.

Она исчезла, и свет тоже погас, лестница стала пустой и темной.

Он вслушивался в ее шаги, пока они не затихли, пытаясь угадать по звуку закрывшейся двери, в какую из комнат она вошла, а затем, словно во сне, бесцельно прошелся по холлу и снова вышел в верхний сад.

Скрэп видела его из окна. Она видела, что Лотти и Роуз сидят на краю парапета, там, где и ей хотелось бы сейчас находиться, она видела, как мистер Уилкинс взял Бриггса за пуговицу и что-то ему рассказывает – очевидно, историю про растущий в центре сада олеандр.

Бриггс слушал с терпением, которое она сочла даже милым, поскольку это был его собственный олеандр и история его собственного отца. Она по жестам мистера Уилкинса догадалась, что он рассказывает именно об этом. Ей самой поведал эту историю вскоре после приезда Доменико, он также рассказал ее миссис Фишер, а уже та – мистеру Уилкинсу. Миссис Фишер эта история очень понравилась, и она часто к ней возвращалась. Это была история о прогулочной трости из вишневого дерева. Отец Бриггса воткнул ее в землю в этом самом месте и сказал отцу Доменико, который тогда был садовником: «Здесь у нас будет олеандр». Отец Бриггса оставил трость воткнутой в землю, как напоминание отцу Доменико, и с годами – никто и не помнит, когда это случилось, – трость дала ростки, и это оказался олеандр.

Бедный мистер Бриггс смиренно выслушивал историю, которую знал с младенчества.

Наверное, он думал при этом о чем-то другом. Она боялась, что так оно и есть. Как жаль, как ужасно жаль, что людьми вдруг овладевает решимость схватить и поглотить другого человека. Если б только их можно было убедить заниматься самими собой! Ну почему мистер Бриггс не может быть таким, как Лотти, которой никогда ни от кого ничего не нужно, которая всегда оставалась самой собой и уважала целостность и самостоятельность других? Вот с Лотти хорошо. С ней дружишь и при этом чувствуешь себя свободной. Мистер Бриггс тоже вполне симпатичный. Она подумала, что он мог бы ей понравиться, если бы только она сама до такой чрезвычайности не нравилась ему.

Скрэп было грустно. Вот она сидит взаперти в своей комнате, душной из-за заливавшего ее вечернего солнца, вместо того чтобы наслаждаться прохладой сада, и все из-за мистера Бриггса.

Чудовищная тирания! И она не станет ее терпеть, она все равно выйдет, прокрадется по лестнице, пока мистер Уилкинс – ну что за сокровище этот человек! – удерживает мистера Бриггса рассказом про олеандр, а затем через парадную дверь выйдет на зигзагообразную тропу. Там ее точно никто не увидит, никому и в голову не придет искать ее там.

Она прихватила накидку, поскольку не собиралась возвращаться еще долго, может быть, и на ужин не пойдет – и это мистер Бриггс будет виноват, что она останется голодной – и еще раз на всякий случай глянув в окно, выскользнула из дома и скрылась под покровом деревьев на зигзагообразной тропе, где уселась на скамейку, одну из тех, что были расставлены на каждом повороте, чтобы дать возможность отдышаться тем, кто поднимался к замку.

Ах, как здесь мило, подумала Скрэп, издав вздох облегчения. Как прохладно. Как чудесно пахнет. Между соснами она видела тихую воду маленького залива, огоньки, зажигавшиеся на другой его стороне, а вокруг нее был зеленый полумрак, в котором еще виднелись розовые гладиолусы и белые маргаритки.

Ах, как мило. Как спокойно. Ничто не шелохнется – ни листик, ни травинка. Единственными доносившимися до нее звуками был лай собак где-то на холмах да отдаленные голоса, когда внизу, на площади, открывалась дверь ресторана, но потом дверь закрывалась, и голоса тут же исчезали.

Она снова удовлетворенно вздохнула. Ах, как…

Вздох застрял в груди. Что это?

Она подалась вперед, напряженно прислушиваясь.

Шаги. По дорожке. Бриггс. Все-таки отыскал ее.

Бежать?

Но нет – шаги доносились снизу, не сверху. Кто-то шел из деревни. Наверное, Анджела с провизией.

Она снова расслабилась. Но это было мало похоже на легкую, быструю походку юной Анджелы, кто-то поднимался медленно, с передышками.

«Шаги того, кто не привык ходить по горам», – подумала Скрэп.

Мысль о том, что, наверное, стоило бы вернуться в дом, ей и в голову не пришла. Она не боялась ничего на свете, кроме любви. Пираты или убийцы как таковые не внушали ужаса дочери Дройтвичей – она испугалась бы их лишь в том случае, если б они перестали быть пиратами и убийцами, потому как влюбились бы в нее.

В следующее мгновение шаги свернули на ее отрезок дорожки и остановились.

«Решил отдышаться», – подумала Скрэп, не поворачиваясь.

Но поскольку он – а по звуку шагов Скрэп определила, что это мужчина – не двигался, она обернулась и с глубочайшим изумлением увидела человека, с которым часто встречалась в Лондоне, – на автора занимательных исторических романов мистера Фердинанда Арундела.

Она уставилась на него. В том, что ее преследовали, для нее ничего удивительного не было, удивительно было, каким образом он ее нашел. Мать клятвенно обещала никому не рассказывать о ее местонахождении.

– Вы? – спросила она, чувствуя себя преданной. – Здесь?

Он подошел к ней и снял шляпу. Лоб был покрыт капельками пота от непривычки взбираться в гору. Он выглядел пристыженным и смотрел на нее умоляющими глазами, словно преданный, но провинившийся пес.

– Простите меня, – сказал он. – Леди Дройтвич рассказала мне, где вы, а поскольку я проезжал мимо по дороге в Рим, то решил выйти в Медзаго и посмотреть, как вы тут устроились.

– Но… Разве мама не сказала вам, что я здесь отдыхаю от всего и всех?

– Да, сказала. Вот почему я не решился нарушить ваш покой раньше. Я подумал, что, наверное, вы весь день спите, а к вечеру встаете, чтобы поесть.