Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Кто знает, может быть, не в нищете, а именно в этом бытовом неуважении к жизни весь корень наших бедствий. Люби мать своего ребенка, ну хоть как собака своих щенят, она, может быть, отстояла бы его и от голода, и от эпидемий. Как не вспомнить опять татарок и евреек! И они нищие, а дети у них не мрут. «Закун!» – восклицает восторженно татарин в «На дне» г. Горького. У него, у этого татарина, попавшего в ночлежку, на дно жизни, в толпу бродяг, еще живо чувство нравственного закона, того самого, что муллы преподают в мечетях, из священной книги, что ангел, посланный Аллахом, положил Магомету на сердце. – «Закун!» – и татарин не плутует среди плутов, а татарка не выступает в роли дьявола для своих детей. И рядом послушайте циническое отношение к закону русской толпы, их воровское резонерство и нигилизм. Нет сомнения, что «Союзу борьбы» достанется не только вот эта невинная операция: утереть ротик ребенку, поставить клизму, компрессик и т. п. Наряду с этим необходима самая неустанная борьба с вредными наваждениями, с упадком совести, с нищетою веры, с оскудением поэзии в народе, с помрачением того благородного облика, который некогда отличал великое наше племя.

Что можно поделать «только деньгами» там, где вы встречаетесь с застарелым невежеством и бытовой бессовестностью? Я говорил в прошлый раз об ужасной палке вместо щипцов, которою бабка ворочает внутри родительницы. Чтобы заменить палку щипцами, нужны деньги. Но при чем тут деньги, если родившегося ребенка начинают, например, парить в бане? Если его «правят», трясут головою вниз, если все тело его розовое и нежное обсыпают солью? Об этих народных обычаях вы можете прочесть в книжке д-ра Демича. В Тульской губернии слабых детей просовывают сквозь расщепленный дубок. В Симбирской кладут исхудалого младенчика на лопату и суют его в печь, где пеклись пироги, причем часто назад вынимают мертвого. Беспокойных детей опаивают маковыми головками, т. е. опием и пр. А разве все эти свивальники, зыбки без света и воздуха, укачивающие до рвоты, – разве это не сплошная пытка? Сама соска из прокислого хлеба – этот бич Божий, уносящий ежегодно более жизней, чем меч Атиллы, сама соска дается не только по недостатку молока, а из суеверия, будто от хлеба ребенок будет крепче. Вот в этих бесчисленных случаях «власти тьмы» нужны ли «только деньги» или еще нечто другое, невесомое, в чем земство и теперь не нуждается, но в чем так нуждается наша одичавшая деревня?

Я вовсе не против земства и его работы. Я от всего сердца желаю земству утроенной, удесятеренной деятельности и всевозможной свободы. Но говорить о «добровольных пожертвованиях» в пользу земства, когда последнее не может собрать даже обязательных платежей, когда землевладельцы целыми десятилетиями не платят недоимок, – просто смешно. Предполагаемый «Союз» не конкуренция земству, как и все действующие в стране союзы, общества, товарищества и т. п. не конкурируют с земством и государством, а помогают им. Это разница!

Я очень рад, что г. К. Толстой присоединяется к «Союзу борьбы с детской смертностью» и даже предлагает ежегодно вносить сто рублей на это дело. Правда, что г. Толстой заявляет, что его участие обусловлено надеждой, что «Союз борьбы» когда-нибудь расширится до размеров той утопии, которую он еще шесть лет назад предложил в органе г. Шарапова.

Что ж, хотя бы с этим условием сто рублей ренты можно принять на доброе дело с благодарностью и без всякой опасности. Жаль только, что г. Толстой решительно не может хотя бы в крохотной степени придержаться точного смысла образующегося «Союза» и наговаривает на него вещи прямо несообразные. Он заводит речь о «централизации», о «регламентации из центра», о «связывании рук» у местных сил, он «протестует» против «придания союзу сентиментально-филантропической окраски и навязчивого, угнетающего местную деятельность характера», протестует против «насилий над местной жизнью». А? Как вам это нравится? Это, действительно, что-то навязчивое. Со всею осторожностью позволю себе заметить г. Толстому, что ведь «Союз» еще не существует, и даже проект его еще не разработан. Если «Союз» будет разрешен, то не иначе как учреждение всероссийское, члены которого особенно желательны на местах, в деревне, из среды той же уездной интеллигенции, из тех «сотен тысяч» (по уверению г. Толстого) барынь и интеллигентов, которые и теперь работают там. Откуда же явилась «централизация», «угнетение», «насилие» и т. д.? Г. Толстой пишет: «Г. Меньшиков напрасно с таким презрением относится к провинции, – она теперь не та, что была при Гоголе». На это замечу: напрасно г. Толстой относится с таким презрением к ясному смыслу русского языка, каким пишутся мои статьи. При некотором уважении к этому смыслу он не мог бы найти и тени «презрения» моего к провинции, которой я сам принадлежу по рождению и воспитанию. Есть, однако, провинция и провинция. Деятельную, сильную, неустанно трудолюбивую, стремящуюся к просвещению и чести – такую провинцию я люблю всем сердцем и хотел бы, сколько могу, служить ей. Но провинцию темную, пьяную, не отрывающуюся от карточного стола, кричащую: «Дайте нам денег! Только денег!» – провинцию, клянчащую о подачках из Петербурга, провинцию, которая хладнокровно смотрит на то, как крестьянские дети мрут потому только, что «в какой-нибудь Ивановке», видите ли, нет средств, чтобы вырыть колодезь, и нужно ждать для этого «пособий» из Петербурга, такая провинция, – пожалуй, достойна презрения. Неужели, в самом деле, как уверяет г. Толстой, если и местный учитель, и батюшка, и земский врач и пр. и пр. хорошо знают, что достаточно простого колодца в данной деревне, чтобы остановить смертность, неужели эти господа не презренны, если откладывают вопрос о колодце до образования когда-нибудь, через тысячу лет, мелиоративного фонда г. Толстого? Неужели местными средствами той же Ивановки уже никак невозможно выкопать яму и положить в ней деревянный сруб? Вы скажете: не так-то легко найти место для колодца! Да, но неужели и это настолько головоломно, что местная интеллигенция не в состоянии это собственными силами оборудовать? Или для этого требуется новый институт «земских гидрологов» с подъемными, прогонными и т. п.?

Провинция не та, что при Гоголе, но и при Гоголе она была не та, какою им описана. В провинции всегда были и теперь найдутся сильные, крепкие люди, но зато и сколько же дряни в ней, если сказать правду! Ничуть не меньше, чем в столице. Мне кажется, что сила провинции не в том, чтобы кричать о подмоге, а в том, чтобы обходиться без нее. «Давайте денег!» Но если бы они и были, не страшно ли было бы дать их тем, кто сам их не умеет заработать, кто не умеет добыть их из почвы, воздуха, из песку, из камня? Провинция имеет право требовать моральной помощи от государства: помощи ума, знания, порядка и т. п. Но когда она требует материальной помощи, она забывает, что она сама и есть государственная материя, что иных фондов ни у одного народа на свете нет, кроме собственного разума и рабочих рук.