Карл Вурцбергер - Прежде чем увянут листья

Неожиданно она прерывает рассказ и смеется:

— Представь себе, один чудак с ходу сделал мне предложение. Обещал всю жизнь носить на руках. Юрист на дипломатической службе… Но я не хочу, чтобы меня носили на руках. Не знаю, поймешь ли ты. Я хочу чувствовать руки, но они не должны носить меня. Я должна их ощущать рядом, как и он мои. Понимаешь, о чем я говорю?

Она задает вопрос, однако не ждет ответа. Она пытается нарисовать словесный портрет суженого, пока Юрген шутливо не перебивает ее:

— По-моему, ты ищешь идеального мужчину.

Ингрид подходит к окну и выглядывает. Темнеет, лишь на горизонте еще остается желтая полоса заката. Вечерний ветер колышет занавески.

— Что значит «идеального»? — переспрашивает она. — Нет, мне идеал не нужен. Я для этого слишком нормальный, земной человек. Может, я люблю кого-то, хотя он об этом и не знает. А любить видение — это не для меня.

И снова Юргену хочется обнять ее, спросить, кто же тот человек, которого она любит и который не догадывается о ее чувствах, но у него не хватает решимости.

— Ты хотела показать свои наброски, — напоминает он.

— Не теперь. На сегодня довольно.

— Тогда я пойду, уже поздно.

В ней просыпается злость:

— Конечно, иди! Я и забыла, что солдат должен являться к отбою.

Ингрид подходит к двери, включает свет, который слишком ярок и слепит.

Юрген щурится.

— Да, мне следует возвращаться к отбою, хотя мою вечернюю зорю еще не трубят. В отличие от тебя я не должен забывать об этом.

— И последнее слово тоже должно оставаться за солдатом? — спрашивает она примирительным тоном.

Он подает ей руку:

— Если оно у него есть, то да…

Уже в дверях Юрген как бы ненароком бросает:

— Что подумают Холлеры, увидя, как в полночь от тебя уходит пограничник?

— Что подумают фрау Ирена и ее муж, меня мало интересует, а старый Юпп подумает то, что надо. Между прочим, это моя квартира и речь идет о моей репутации. Так что ты не беспокойся.

Юрген направляется к казарме, но возвращается и идет через луг к реке. Все объято ночной тишиной. Лишь трава шуршит под его ногами, да время от времени над ним кружатся какие-то мошки. Юрген отыскивает в темноте ствол поваленной ивы, усаживается, прислушивается к бормотанию воды. Звезды мерцают в ней — неподвижно в заводи и приплясывая там, где течение побыстрее.

«В такие минуты необходимы спокойствие и ясность мысли», — думает Юрген, а вместе с тем чувства его раздваиваются, раздумья становятся пыткой, и он не в состоянии принять решение. Одно Юргену ясно: он любит Марион, хотя любовь эта подверглась серьезному испытанию. Но он любит и Ингрид, хотя скрывает это. Он чувствует себя виноватым. Однако что такое вина, если необходимо принять решение и никто за него этого не сделает?

Наверное, чувство вины — хотя какая там вина! — он унаследовал от матери. Значит, оно врожденное. Ведь не ловелас же он, в конце концов, и никогда им не был. В школе подружек не заводил, хотя некоторые одноклассницы делали ему намеки. Неизъяснимая робость сковывала его. Другие хвастались своими успехами, а он только сжимал губы; кто-то целовался, а он краснел. Но внутренний огонь желания горел в нем ярче, чем в других, глубоко запрятанный под маской безразличия. Может быть, поэтому, чем больше нравилась ему девушка, тем старательнее он это скрывал. И все же одной удалось заглянуть под его маску…

Случилось это во время выпускных экзаменов. Ему еще не исполнилось девятнадцати, а ей уже было двадцать. Она была старшей сестрой его школьного товарища Андре, обладала, судя по всему, горячей кровью, и ей не очень нравилось, что ее муж, монтажник, отсутствовал целыми неделями. Жили они в соседней деревне, и Юрген время от времени навещал их.

Как-то он отправился к Андре на велосипеде, но не застал его. Дома была Линда, красивая, черноволосая.

— Подожду во дворе, — смутился Юрген, однако она была другого мнения:

— Присядь-ка рядом, я тебя не укушу. Ты уже куришь?

— Нет пока…

— Покури со мной за компанию. Я тоже курю, только когда стариков нет дома. Ну как?

Он закашлялся, и Линда начала постукивать его кулачком по спине, но не столько постукивала, сколько поглаживала:

— Ты что, действительно никогда не курил? Может, и не целовался еще?

— О чем ты? Разве об этом спрашивают?

В дверях появился Андре. Она вскочила, рассмеялась и прошла на кухню.

Однажды, уже после экзаменов, он встретил ее на дороге между деревнями. Она внимательно оглядела его:

— Ты отлично загорел. А что так редко показываешься у нас?

— Я думал, Андре уехал на море с вашими родителями.

— Так оно и есть. Но я кое-что припасла для тебя. Как-нибудь заходи. Лучше со стороны сада — калитку я оставлю открытой.

— А что там у тебя?

— Увидишь.

И он пришел к ней. Садовая калитка действительно оказалась открытой.

— Так что ты для меня припасла? — поинтересовался он.

— Вот что! — И она крепко обняла его. — Хочу научить тебя целоваться.

Она целовала его все жарче, пока он не обнял ее и не притянул к себе…

На заре Линда растолкала его:

— Тебе пора, а то в деревне увидят. Хороший будет скандальчик…

— Можно, я снова приду?

— Что это ты себе вообразил? — И она покачала головой: — Нет, нельзя.

— Почему нельзя? Я приду сегодня вечером.

Она ступила на пол босыми ногами.

— За кого ты меня принимаешь? Думаешь, стоит только захотеть, и я к твоим услугам?

— А зачем ты меня заманила? — спросил он в замешательстве.

Линда рассмеялась:

— Да просто ради удовольствия. Хотела научить тебя целоваться, не более. И если ты вздумаешь болтать о том, что было, я тебя высмею, назову лжецом и хвастуном. Но ты этого не сделаешь. Поклянись, что не сделаешь!

Он утвердительно кивнул.

— А теперь, будь добр, иди. Прошу тебя.

Он ушел усталый и смущенный. Он пока еще не понимал, что с ним произошло. И прошло немало дней, прежде чем понял это.

Домой он возвращался бегом, но, когда пришел, солнце уже стояло высоко, а мать ушла на работу. Днем он отсыпался, а вечером сказал ей, что был у друга — там и заночевал. Мать не поверила, он это видел, но впервые в жизни ему было как-то безразлично, верит она ему или нет…

Юрген сидит на стволе ивы, пока его не начинает знобить. Уже давно за полночь. Он встает и идет к казарме. В деревне нигде ни огонька. Не светятся и окна Ингрид.

Юрген обсуждает с Глезером и командирами отделений задания на следующую неделю.

— Вы отдаете себе отчет в том, что половине наших ребят вскоре предстоит выйти на охрану государственной границы? — спрашивает он.

Командиры молча кивают.

— А мы до сих пор не выполнили поставленных перед нами задач. Я не хочу, чтобы мы оказались в положении футбольной команды, которая лишь в последние минуты матча осознает, что игра проиграна. Мы сделали многое, но далеко не все. Через несколько месяцев наши солдаты встретятся на государственной границе с коварным и жестоким врагом. Мы должны ускорить их подготовку, иначе время начнет работать против нас.