Лев Мечников - Записки гарибальдийца

Увидев любимого своего героя в таком отчаянном положении и забыв все запрещения австрийского проконсула, какой-то старый контадин уступил свое жилище беглецам и принялся ухаживать за умирающей. Но всё было уже кончено для Аниты. В ночь она умерла.

Терять времени было невозможно. Гарибальди снова взял в свои руки едва охолодевший труп своей подруги и отнес его далеко в поле, где зарыл под кустом тайно от всех.

Наутро австрийцы заняли кашину, но Гарибальди был уже далеко. Они узнали однако могилу Аниты, потому что ее американская собака не покидала места, где было зарыто ее тело. Каким-то образом они отыскали между окрестными контадинами виновного в укрытии мятежников и расстреляли его на могиле Аниты.

А что сталось с другими двумя спутниками Гарибальди, спасшимися на лодке вместе с ними?

Уго Басси пробирался по направлению к Комаккио; местность была ему хорошо известна, и он был уже не далеко от этого города, где ожидал его дружеский прием и помощь со стороны очень близких ему людей. Дорогой он зашел в дом к одному давнишнему своему знакомому, которого считал своим другом. Там он был схвачен, связан по рукам и по ногам и отправлен в Болонью, где и расстрелян через несколько дней. На следующий день яма, в которую было брошено его изуродованное тело, была усыпана цветами.

А Чичеруаккио пропал без вести. Один из гарибальдийских офицеров, бежавший из Анконы, где его содержали пленным, рассказывал, что будто бы он видел, как Чичеруаккио был расстрелян на бастионе этой крепости [203] Расстрелян австрийцами 10 августа 1849 г. вместе с 13-летним сыном и с другими патриотами, но не в Анконе, а в местечке Порто-Толле, в дельте реки По, откуда после падения Римской республики пытался уплыть в Венецию. .

Итак Гарибальди, вышедший из Рима с 4000 пехоты и 800 гвидами, очутился наконец один. Верная его Анита умерла, и ему не оставалось даже печального утешения видеть ее могилу; у него почти отнята была возможность поминать ее: положение его было так затруднительно, что нужны были все усилия его соображения, чтобы на каждом шагу избегать опасности. Он целые дни проводил в дупле какого-нибудь дерева и ночью неутомимо шел вперед. Так прошел он всю Тоскану и наконец в маленьком челноке достиг Порто-Венере (незначительный порт близ Генуи), где в первый раз увидел себя в безопасности после очень долгого времени.

Это тяжелое путешествие продолжалось тридцать пять дней. Часто его спасали окрестные жители, готовые даже подвергнуться всей тяжести австрийской мстительности. Гарибальди ничем не мог тогда вознаградить их за преданность и самоотвержение, но каждому из них он оставлял на память записку, – и эти документы теперь еще свято хранятся во многих нищенских хижинах Тосканы.

Тысяча большей частью молодых людей, слепо доверившихся своему вождю, начали трудное и опасное предприятие. Они не имели никаких форменных отличек, ни знамени, ни правильной организации и дисциплины. Гарибальди и общая всем любовь к независимости Италии были единственной связью между ними. Когда Гарибальди овладел Палермо, число его последователей значительно увеличилось. Но внутреннее устройство этой армии оставалось то же. Все единогласно назвали гарибальдийцами этот корпус волонтеров, так походивший с виду на партизанскую шайку и вместе с тем имевший всю нравственную силу и единство Наполеоновской великой армии.

Впоследствии уже, когда недолговременная стоянка в Мессине дали возможность сколько-нибудь заняться водворением какого-нибудь порядка, гарибальдийцы все были одеты в красные рубашки, – а до тех пор в этом костюме ходил только сам Гарибальди и ближайшие к нему офицеры.

Во всей Италии открыты были, с ведома правительства, «комитеты соединения», которые вербовали новые партии волонтеров, экипировали их на собранные по подписке деньги, и маленькая армия, несмотря на многочисленные и почти ежедневные потери, росла с каждым днем.

Во время осады Капуи, число гарибальдийцев доходило до 10 тысяч, из которых едва только 6 тысяч были под ружьем в критическую минуту битвы 1-го октября. Впрочем, эти 6 тысяч стоили двенадцати: они смогли устоять против неприятеля, вчетверо превышавшего их числом.

В гарибальдийском войске никогда не было полных и правильных списков; переклички бывали заводимы некоторыми усердными капитанами, но всегда безуспешно. Вообще не было никакого принудительного средства удерживать солдат на их местах. Про офицеров и говорить нечего: каждый был, где хотел, и некоторые роты в самые решительные и трудные минуты не видывали и в глаза своих предводителей.

Вследствие этой-то свободы, или, правильнее, беспорядка, в огонь шел тот, кто хотел, но которые уже пошли, те стояли крепко.

Тут были люди всех наций, всех сословий. Я несколько раз, обходя аванпосты, видел негра, не говорившего вовсе по-итальянски, но с большим успехом исполнявшего должность сержанта. В одной из рот экспедиции Кастель-Пульчи, в числе солдат отборной стрелковой роты, был один глухонемой. В деле при Каяццо мне случилось быть возле него, и глядя, с каким бешенством он колотил направо и налево то прикладом, то ружьем, – я невольно вспомнил Товкача из Тараса Бульбы . Юноши самых знаменитых и богатых итальянских фамилий служили наравне с романьольскими пастухами и калабрийскими дикарями, и всякий только личным своим достоинствам был обязан повышением и отличиями.

Так называемые «ученые должности», то есть должности горнистов, барабанщиков, трубачей и фурьеров, были почти все заняты старыми пьемонтскими солдатами, или отслужившими свой срок, или дезертировавшими из рядов регулярного войска. Но вообще старых воинов было очень незначительное число; в роте едва можно было найти до двадцати человек с усами и с бородой; остальные все были юноши, часто не старше четырнадцати лет, а многие на вид казались двенадцатилетними детьми. И эти-то больше всего отличались в минуты опасности. Герои 48 года и других войн независимости занимали старшие офицерские места. Некоторые из них, отклонявшие всякие почести, поступали рядовыми в генуэзские карабинеры.

Войско это, составленное из отборных людей и большей частью из первой тысячи, пользовалось особенным благорасположением Гарибальди, которое было заслужено подвигами отчаянной храбрости и самопожертвования. Когда генуэзские дамы прислали диктатору богатое знамя, вышитое их собственными руками, он отдал его генуэзским карабинерам, в полной уверенности, что знамя это не достанется в руки врагов. Оно и уцелело, но изящный рисунок несколько попорчен очень не симметрически расположенными дырами.

Как и все партизаны, Гарибальди был беден кавалерией. Настоящая сила волонтеров – штыки. Пехотному солдату нужно гораздо меньше школьного или парадного учения, а в устойчивости и храбрости гарибальдийцы мало кому уступали. В Мессине куплено было незначительное число лошадей, из которых бо́льшая часть розданы офицерам главного штаба и адъютантам. Там же сформировано было до шестидесяти человек гвидов (колоновожатых), распределенных между штабами отдельных корпусов и бригад. Позже уже, в Неаполе, образован был эскадрон венгерских гусар, на лошадях, отбитых большей частью у неприятеля. Тогда же в Палермо организовали было эскадрон конных егерей под поэтическим названием Diavoli Rossi (красных чертей). Но не могли найти нужного количества лошадей, и только взвод из этого эскадрона был отправлен под Капую, куда, впрочем, он пришел поздно и не принял никакого участия в военных действиях. Та же участь постигла формировавшийся в Неаполе полк улан и английский конный отряд генерала Данна.