Константин Курбатов - Еретик Жоффруа Валле

И Жоффруа, коснувшись своей любимой темы, с упоением рассказывал, хитро прищуря глаза, что когда-то книг на свете не существовало. Все библиотеки Египта состояли из свернутых в трубки папирусных свитков. Но однажды, лет за двести до новой эры, в малоазиатском городе Пергаме, по примеру Египта, тоже решили создать библиотеку. Отцы города Пергама собрали сотню писцов и посадили их переписывать рукописи.

— Пишите, старайтесь, история вас не забудет.

О затее пергамцев услышал египетский фараон и страшно разгневался. Что же это, действительно, получится, если каждый захудалый городишко начнет подражать великому Египту и заводить собственные библиотеки.

— Не продавать дикарям-пергамцам папирус! — в гневе воскликнул фараон. — Под страхом смерти!

Вот те раз! Уже и рукописи переписывать нельзя. А папирус растет лишь в дельте Нила. Что делать?

Пергамцев заело самолюбие. Стали они искать выход из положения. И нашли. Да еще какой!

Пергамцы научились обрабатывать телячью кожу таким способом, что получили желтоватые и легко гнущиеся листы, на которых, в отличие от незаменимого папируса, можно было писать с обеих сторон. И на смену свернутым в трубку длиннейшим свиткам пришла удобная книга. Лист пергамента ложился к листу, а снаружи листы защищали две доски — обложка. На передней доске имя автора и название книги. Спасибо тебе, фараон! И да будет благословенно в веках твое грозное имя!

Наверное, скажи Жоффруа Валле, чтобы он писал себе на здоровье и ни на кого не оглядывался, у него бы и пыл пропал. Но во Франции регулярно горели костры, пожирая привязанных к столбам любителей бумагомарания. Поэтому с некоторых пор Жоффруа прямо-таки перестал представлять себе жизнь без бумаги и чернил.

Бумага стоит дорого. Это не хлеб, не рыба и даже не вино. На одной бумаге можно растранжирить целое состояние. А перья! А чернила! Из всех годных к письму перьев — ястреба, пеликана, лебедя, ворона, утки, гуся и тетерева — Жоффруа отдавал предпочтение последним. Только третье и четвертое перо из левого тетеревиного крыла. Он сам затачивал перья специальными ножичками, сам расщеплял их, не доверяя мастерам-заточникам. Пемзу для подчистки ошибок держал самую тонкую. Циркуль, линейку и свинцовый карандаш для разлиновки бумаги хранил в специальном, с бархатным нутром, футляре. А за чернилами отправлялся на улицу Сент-Андре-дез-Ар к знакомому ремесленнику, который изготовлял лучшие в Париже чернила, смешивая в определенных пропорциях сок чернильных орешков из Леванта с вишневой камедью. Когда собирать с дубовых листьев орешки и заготовлять вишневую камедь, старый мастер хранил в тайне. Чернила у него получались в меру густые, ровные, плотные и, что особенно важно, не засыхающие на кончике тетеревиного пера.

К бумаге и чернилам Жоффруа пристрастился еще в бытность свою королевским нотариусом-секретарем. А может, и еще раньше, в школьные годы. Но одно дело — записывать что-то чужое, а другое — излагать на бумаге собственные мысли.

У тебя появилась оригинальная мысль и не дает тебе покоя. Предположим, мысль о том, что вера бывает двоякого рода. Есть вера, основанная на страхе, и есть вера, основанная на знании. Никто до тебя не додумался до этой мысли, а ты додумался.

Допустим, ты бросаешь в землю виноградную косточку. Бросаешь и веришь, что она взойдет. Ты веришь потому, что твой собственный, многократно повторенный опыт убеждает тебя: во влажной и теплой почве здоровая косточка должна дать росток. Ты веришь потому, что знаешь. Твоя вера крепка потому, что для нее нет более прочного фундамента, чем знания.

Вера в Бога основана не на знании. Тебя с детства убеждали в том, что Иисус Христос — наш Спаситель, что Он взошел на Голгофу, чтобы искупить наши грехи. Ты поверил этому. Однако стоит тебе чуточку усомниться в своей вере, как тебя начинают пугать муками ада и пытками. И ты… перестаешь сомневаться. Потому что боишься. Но вера, основанная на страхе, зыбка и непрочна. Когда тебе грозят, что посадят на смазанный жиром кол, то поверишь во что угодно.

Так не убиваем ли мы веру, защищая ее бичом, огнем и железом?

Вот о чем нужно написать книгу! И назвать ее «Блаженство христиан, или Бич веры». Пусть вера будет без бича. Пусть вера основывается только на знании. Пусть христиан не сжигают живьем. Пусть одни думают, что хлеб и вино во время причастия на самом деле превращаются в тело и кровь Христа, а другие считают это превращение символом. По принуждению нельзя ни поверить, ни полюбить. Можно лишь сделать вид, что веришь и любишь.

Как хорошо, ладно и просто складывалось все в голове у Жоффруа! А на бумаге получалось коряво, невнятно и путанно. Однако если переписать одно и то же десять раз, выходило уже точней и проще.

Необыкновенное чудо из чудес — мысль, изложенная на бумаге! Жоффруа Валле казалось, что он великий кудесник. С помощью тетеревиного пера и чернил мысль укладывается на белой бумаге в крючки и закорючки. Листы бумаги можно дать другому человеку, и он, если ты сумел высказаться достаточно убедительно, согласится с тобой и примкнет к тебе.

С написанных листов можно напечатать книгу. Спасибо немцу Иоганну Гутенбергу, который сто лет назад придумал печатный станок. Мысль, размноженная в десятках экземпляров, может стать достоянием уже сотен людей, тысяч, может сохраниться и сто лет, и четыреста, и сколько угодно.

Чудо! Воистину самое великое чудо из всех чудес, которому Жоффруа не переставал удивляться. Из размолотого дерева и тряпья получается бумага. На листьях дуба созревают орешки. В лесу летает тетерев. А под рукой человека на бумаге появляются застывшие крючки. В мертвых крючках таится живая мысль, которая может перевернуть жизнь!

Правда, последнее время Жоффруа Валле подчас приходилось отрываться от задуманной книги и писать для своего двоюродного брата Жерара де Жийю письма. Но письма он тоже писал не без удовольствия. В письмах присутствовало то же поразительное чудо. Ты до краев переполнен нежностью, тоской и желанием прикоснуться к краю платья любимой. Тетеревиное перо ныряет в горлышко чернильницы. На бумаге появляются крючки, соединяющиеся в слова и строчки. Тебе становится легче, будто ты высказался, хотя на самом деле ты не произнес ни слова. А переписанное Жераром де Жийю письмо читает какая-то неизвестная женщина и, наверное, при этом что-то чувствует. Что? Ведь чувства, которые изливал на бумагу Жоффруа, были обращены вовсе не к ней. И почему капитан, тоже умеющий писать, не может сам передать в письме свои мысли и чувства? Выходит, уметь писать — этого еще мало. Необходимо уметь что-то еще. Как мало уметь просто думать. Думают все, а додумываются единицы. Впрочем, правда ли, что думают все? Не высшее ли это искусство — уметь думать?