Арсен Коцоев - Саломи

Так думал Баран, а Козленок покачивал своей длинной бородкой, умными глазами смотрел прямо в лицо Хозяину и так размышлял:

«Эх! Полакомиться бы мне вдосталь на густых зеленых лугах, погулять по горам. Встану я на задние ноги да дотянусь до сладких веток. Если не наемся до отвала сочными побегами, не надышусь свежим и чистым воздухом степи, не покатаюсь кубарем по мягкой шелковистой траве, тогда и жить-то незачем! Опостылела мне вечная духота в этом вонючем хлеву!.. Ты, Хозяин, сколько хочешь болтай. Словам твоим я все равно никогда не поверю…»

Кончил Хозяин свой разговор с Козленком и Бараном и отпустил их.

С этого дня Баран со двора ни шагу! А Козленок? Козленок ни на волосок не изменился! Он все больше и больше, все сильнее и сильнее стремился на волю. Все от него прямо-таки изнемогали. Никому — ни старым, ни малым — он не давал покоя.

И вот однажды глубокой ночью, задолго до рассвета, Козленок приподнялся в своем уголке, блаженно потянулся и исподлобья взглянул на друга. Тот, как всегда, спал крепким сном. Козленок слегка толкнул его копытцем в бок, хотел разбудить, но Баран и не думал просыпаться.

Тогда Бури подошел к окошку хлева, выбил раму и одним прыжком очутился во дворе. С минуту постоял он на одном месте, прислушался, огляделся по сторонам. Во дворе царила мертвая тишина.

Звон разбитого стекла не разбудил никого из домочадцев. Козленок подошел к изгороди, разбежался как следует, мигом перемахнул через нее, и только его и видели…

Настало утро. Аул проснулся. Все кругом зашумело.

— Пойду, — сказал Хозяин, — выпущу Козленка и Барана из хлева — пусть хоть во дворе погуляют…

Открывает он дверь и видит: Баран лежит спокойно на жирном боку, жует свою жвачку, окно разбито, а Козленка и след простыл.

Созвал Хозяин всю семью и сказал:

— Бури все-таки удрал. Не станем мы его разыскивать. Беднягу, наверно, уже волки съели. Теперь следите в оба за Бараном… А то, пожалуй, и совсем не выпускайте его из хлева.

Услыхал краем уха эти слова Баран. Он сразу раскаялся и подумал про себя:

«Мой смелый товарищ — желтый чертенок — прав. Надо было и мне бежать с ним».

А Козленок в это время бежал да бежал без оглядки в те чудесные места, которые так часто грезились ему во сне и наяву.

Вдосталь лакомился он на густых зеленых лугах. Становясь на задние ноги, он дотягивался до сладких ветвей, наедался до отвала сочными побегами.

Впервые вдыхал он полной грудью пьянящий, свежий, чистый воздух степи, кубарем катался по мягкой, шелковой траве.

— Вот теперь я понял радость свободы, теперь я знаю, как сладка жизнь, — говорил сам себе Козленок… — И как это до сих пор я мог жить в вечной духоте тесного, вонючего хлева?..

Зашло солнце. Стемнело. Козленок выбрал себе удобное место для ночлега и улегся.

Но как только он задремал, прямо в ноздри ударил такой странный запах, какого ему еще никогда не приходилось ощущать.

Мгновенно вскочил Бури на ноги. Ночной ветерок покачивал ветвями да шелестел листвой, и от этого отовсюду доносилось тихое-тихое шуршание.

Смотрит Козленок вперед и видит — к нему приближаются да приближаются два каких-то круглых зловещих огонька-.

Понял он, что вот это и есть страшные волчьи глаза. Сердце его тоскливо сжалось, а все тело охватила непреодолимая дрожь. Но в такой тревоге он находился лишь мгновенье. Прошло оно, и Козленок сказал себе:

— Бегство меня не спасет. Чему быть — того не миновать. Погибну, но в смелой борьбе.

Он широко расставил ноги и приготовился встретить врага рогами. Знал он, что от одного-единственного удара зависит вся его жизнь. Промахнись он — и тут же погибнет.

Понял Козленок, куда ему надо целиться, — прямо в страшное волчье горло.

Все ближе и ближе волчья пасть. Вот уж она совсем рядом…

Подскочил Волк, чтобы сразу схватить добычу, но то был его последний прыжок, — острые рога Козленка вонзились хищнику в горло.

Хлынула кровь, Волк упал, судорожно дернулся когтистыми лапами и затих.

С трудом вытащил Козленок свои рога и бросился бежать без оглядки.

Мчался он все дальше и дальше, все выше и выше — в далекие горы.

Временами он спотыкался о камни и корни, острые сучья жестоко терзали его, но он упорно пробирался все вперед и вперед.

Но вот из-за вершин могучей дубравы показались первые лучи утреннего солнца. Поредел лес, открылось безграничное небо.

Козленок остановился, ошеломленный открывшейся перед ним картиной.

Вдали, в недосягаемой вышине, виднелись покрытые вечными снегами горы. На них весело играли солнечные лучи.

Ниже шли суровые каменистые хребты, а еще ниже — зеленый кустарник.

Безграничная радость охватила сердце Козленка. Понял он, что жить ему суждено теперь здесь, на этих горных склонах.

И, даже не отдышавшись, помчался он снова вперед — к далеким вершинам, к высотам свободной и вольной жизни.

Солнце утром еще и на аршин не поднялось выше горы, когда у ворот остановился заика Дзибо Бебоев и, картавя, спросил:

— Тотыладзе нет?

— «Тотыладзе», — передразнил шестнадцатиле́тний Габис Бебоев. — А где же быть Тотрадзе? Вон сидит во дворе под грушей, сапог свой ковыряет.

— Позови его.

— Сам пойди к нему. Посиди с ним, и будете вы два сапога пара.

— Говорить мне с ним некогда, — засмеялся громко Дзибо, и слюни потекли у него по подбородку.

Дзибо служил сторожем при церкви.

Тотрадзе Бебоев, про которого так непочтительно сейчас говорил младший брат, недавно еще был надеждой всей семьи Бебоевых. Кончил он учительскую семинарию, четыре года проработал в селе учителем, а потом начальство выгнало его. Сейчас его одолевает малярия. Болеет Тотрадзе — и жить не живет и умирать не умирает; на службу его не берут, и в доме от него нет никакой пользы. Пропали даром деньги, что пошли на его учение.

Плохо ли, хорошо ли Тотрадзе, поел ли он, или нет, — никого это не интересует.

Все в семье считают Тотрадзе пропащим человеком.

В селе так и говорят:

— Зря потратили Бебоевы деньги. Лодырь у них Тотрадзе, притворяется больным, чтобы жить не работая.

Думает Тотрадзе: «Все написано в книгах зря, нет родственной любви, вся человеческая жизнь построена на корысти. Если люди собираются и живут вместе в селах, городах, то это все в основе рождено эгоизмом. И в семье люди любят друг друга, когда есть им от этого корысть».

Даже младший брат не уважает Тотрадзе, а ведь был Тотрадзе первым человеком в семье.