Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Этот залп, появившийся почти одновременно с градом враждебных комментариев в других газетах, заставил Каупервуда нелицеприятно высказаться.

– Они могут катиться к дьяволу, – заявил он Эддисону за ленчем. – У меня есть право на продление моих концессий на пятьдесят лет, и я собираюсь получить его. Посмотрите на Нью-Йорк и Филадельфию. В восточных штатах могут только посмеиваться над нами; они не понимают, как могла сложиться подобная ситуация. Это все закулисная работа Хэнда, Шрайхарта и их приспешников. Я знаю, что они делают и кто дергает за ниточки. Газетчики поднимают лай каждый раз, когда получают приказ сверху. Хиссоп танцует под дудку Арнила. Молодой Макдональд – цепной пес у Хэнда. Они готовы на любую низость, лишь бы побить Каупервуда. Ну так вот, они не одолеют меня. Я найду выход. Законодательное собрание утвердит законопроект о пятидесятилетних концессиях, и губернатор подпишет его. Я лично прослежу за этим. У меня есть как минимум восемнадцать тысяч акционеров, которые хотят получать достойный доход на вложенные деньги, и я собираюсь обеспечить им это. Разве другие люди не становятся богатыми? Разве другие корпорации не получают десять, двенадцать процентов дохода? Почему я не должен этого делать? Или в Чикаго стало хуже жить? Разве у меня не работают двадцать тысяч человек, которые получают хорошую зарплату? Вся эта шумиха о гражданских правах и долге перед народом – просто крысиная возня! Разве мистер Хэнд признает свой долг перед общественностью, когда затронуты его интересы? Или мистер Шрайхарт? Или мистер Арнил? К черту эти газеты! Я знаю свои права. Любой честный законодательный орган даст мне достойную концессию для спасения от этих политических акул.

Однако к тому времени издатели газет стали такими же хитрыми и сильными, как и сами политики. Под большим куполом Капитолия в Спрингфилде, в холлах и конференц-залах сената и конгресса, в отелях и сельских округах, где можно было собрать малейшие крохи информации, везде находились их представители, ожидающие, слушающие и выведывающие. Призом для них в этой схватке были деньги и престиж. Они побуждали олдерменов-реформаторов созывать массовые митинги в своих округах. Владельцев собственности тоже побуждали к самоорганизации; так был сформирован комитет из ста видных горожан во главе с Хэндом и Шрайхартом. Вскоре после этого вестибюли, залы и кабинеты сенатских комитетов в Спрингфилде, как и коридоры одного из главных отелей, полнились тяжкой поступью священников, реформаторов и членов гражданских комитетов, которые разражались гневными речами, угрозами и бахвальством, а потом расходились только для того, чтобы освободить место для следующей партии.

– Скажите, сенатор, что вы думаете об этих делегациях? – поинтересовался конгрессмен Гриноу у сенатора Джорджа Кристиана из округа Гранди однажды утром, когда группа чикагских священнослужителей в сопровождении мэра прошествовала через холл в сторону комитета по железным дорогам, где проходило закрытое обсуждение законопроекта. – Не кажется ли вам, что это хорошее свидетельство гражданской активности и нравственного воспитания?

Он возвел очи горе и скрестил пальцы над жилетными карманами самым благочестивым и почтительным образом.

– Да, дорогой пастор, – без тени улыбки отозвался непочтительный Кристиан. Он был коротышка с землистым цветом лица, глазами грызуна, с усиками и козлиной бородкой. – Но не забывайте, что Господь призвал нас к этой работе.

– Мы должны неустанно трудиться на благо общества, – ответствовал Гриноу. – Жатва изобильна, а избранных тружеников мало.

– Ай-яй-яй, пастор, не переигрывайте. Не то вы заставите меня пролить горькие слезы, – ответствовал Кристиан, и эти двое расстались с понимающими улыбками на устах.

Но благожелательное отношение этих джентльменов никак не могло успокоить газетчиков. О, эти проклятые журналисты! Они сновали здесь, там, повсюду, докладывая малейшие слухи о разговорах или воображаемых программах. Никогда еще чикагцы не получали столь назидательного урока в мастерстве государственного управления, в его тонкостях и ограничениях. Президент сената и спикер палаты общин были отдельно предупреждены о выполнении долга перед избирателями. Ежедневные газетные развороты, посвященные этой теме, стали привычными. Каупервуд практически вышел на сцену, дерзкий, непримиримый, с пылающим огнем убежденности в очах. Его магнетическая сила буквально завораживала людей. Сбросив маску незаинтересованности – как будто она когда-либо скрывала его, – он теперь открыто вышел на поле боя, приехал в Спрингфилд и поселился в главном отеле города. Подобно генералу во время битвы, он направлял свои войска. В теплом воздухе светлых июньских вечеров в Спрингфилде, когда на улицах все затихало, и великие равнины Иллинойса простирались на сотни миль с севера на юг, а селяне укладывались спасть в своих домах, он совещался со своими юристами и поверенными.

В такие времена можно лишь пожалеть бедных законодателей родом из сельской глубинки, разрывавшихся между стремлением к ожидаемой прибыли и страхом быть объявленными предателями народных интересов. Для тех, кто за всю свою жизнь не видел двух тысяч долларов, это была душераздирающая проблема. Они обсуждали ее, собираясь за закрытыми дверями в номерах гостиниц. По ночам в одиночестве они обдумывали ее, расхаживая туда-сюда в своих комнатах. Когда большой бизнес навязывает свою волю, в то время как люди на улицах просят подаяния, это производит разрушительное действие. Многие романтичные, воспитанные на иллюзиях, идеалистически настроенные провинциальные редакторы, юристы или законодатели становились закоренелыми циниками или взяточниками. Люди лишались последних остатков веры и крох милосердия; они волей-неволей приходили к убеждению, что все продается и покупается. С виду могло показаться, что все идет своим чередом: простые фермеры и сенаторы из небольших городков совещались, размышляли и гадали, что им нужно делать, однако в джунглях трущоб бурлила страшная и страстная жизнь, где в руках мелькают ножи, отвага сплетается с низостью, а желудок сводит от голода.

Из-за скандала, постоянно раздуваемого в газетах, более осторожные законодатели постепенно становились все более боязливыми. Друзья из их родных мест по наущению газетчиков посылали им гневные письма. Политические противники воспрянули духом. Хотя наживка, на первый взгляд, была легко достижима, цена ошибки становилась слишком высокой, и многие сделались чрезмерно осторожными и уклончивыми. Когда некий депутат палаты представителей по фамилии Спаркс, деятельный и должным образом подготовленный, поднялся на трибуну с законопроектом в кармане и предложил включить его в повестку дня, последовал моментальный взрыв. Сразу сто человек потребовали дать им слово. Депутат по фамилии Дисбэк, уполномоченный контролировать действия противников Каупервуда, произвел подсчет по головам и убедился, что, несмотря на все вражеские происки, у Каупервуда есть как минимум сто два голоса, то есть две трети голосов, необходимых для того, чтобы сокрушить любое противодействие, которое может возникнуть на местах. Тем не менее сторонники Каупервуда из осторожности довели законопроект до второго, а потом до третьего чтения. Были приняты всевозможные поправки, в том числе о снижении платы за проезд до трех центов в часы пик и о двадцатипроцентном налоге на валовый доход. Со всеми этими поправками законопроект был передан на рассмотрение в сенат, где они были вычеркнуты, а документ снова вернулся в палату представителей. Здесь, к большой досаде Каупервуда, появились признаки, что законопроект не будет принят.