Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– По крайне мере, ты будешь чувствовать себя лучше, – ответила она, поскольку скука лишь скрывала ее горечь из-за невозможности чувствовать его любовь или хотя бы привлекать его интерес к себе.

– Почему ты так говоришь? – спросил он.

– Потому что так и есть. Я знаю, почему ты спрашиваешь. Тебе прекрасно известно, что это не имеет никакого отношениях к моим желаниям. Это то, что ты хочешь делать. Ты собираешься отделаться от меня, как от старой кобылы, потому что устал от меня, поэтому спрашиваешь, где я буду чувствовать себя лучше. Что ты за лжец, Фрэнк! Какой же ты обманщик! Неудивительно, что ты стал мультимиллионером. Если ты проживешь достаточно долго, то проглотишь весь мир. Даже не думай, что мне не известно о Бернис Флеминг, которая живет здесь, в Нью-Йорке, и о том, как ты лебезишь перед ней. Я знаю, что ты много месяцев околачиваешься вокруг нее, с тех пор как мы приехали сюда и задолго до этого. Ты считаешь ее замечательной, потому что она молода и вращается в светских кругах. Я видела, как ты прислушивался к каждому ее слову в «Уолдорфе» и Центральном парке, как ты с обожанием смотрел на нее. Что же ты за болван! Каждая маленькая вертихвостка с румяными щечками и кукольным личиком может обвести тебя вокруг пальца. Рита Сольберг делала это; Стефани Плэтоу делала это; Флоренс Кокрейн делала это; Сесили Хейгенин делала это и, бог знает, сколько еще, о ком я никогда не слышала. Полагаю, миссис Хэнд живет с тобой в Чикаго, эта дешевая кокотка! А теперь еще Бернис Флеминг и ее престарелая мамаша. Судя по тому, что я узнала, ты еще не успел заполучить ее, наверное, потому что ее мать слишком расчетлива, но в конце концов добьешься своего. Боже! Да, я несчастна, и ты ничего не можешь с этим поделать. Ты уже сделал все для того, чтобы я стала несчастной, а теперь толкуешь о том, что мне будет лучше вдали от тебя. Умный мальчик! Я знаю тебя, как свои пять пальцев. Ты больше не заслуживаешь меня никак и никогда. Я ничего не могу с эти поделать. Я не могу помешать тебе выставлять себя на посмешище перед каждой женщиной, с которой ты знакомишься, чтобы люди повсюду судили и рядили о тебе. Да если женщину увидят рядом с тобой, этого будет достаточно, чтобы навсегда испортить ее репутацию. Теперь весь Бродвей знает, что ты ухлестываешь за Бернис Флеминг. Скоро ее имя будет пользоваться такой же славой, как и у всех остальных, с кем ты имел дело. Она спокойно может отдаться тебе. Если у нее была достойная репутация, теперь ее больше нет, можешь быть уверен.

Эти слова не на шутку разозлили Каупервуда и привели его в ярость, особенно упоминание о Бернис. «Что можно поделать с такой женщиной?» – подумал он. Ее докучные, желчные речи были невыносимы. Безусловно, он совершил громадную ошибку, когда женился на ней. В то же время даже сейчас он был способен влиять на нее.

– Эйлин, – холодно произнес он, выслушав ее речь, – ты слишком много говоришь. Ты бесишься. Думаю, ты становишься вульгарной. Теперь позволь мне кое-что сказать тебе. – И он пригвоздил ее к месту жестким, успокаивающим взглядом. – Я не собираюсь извиняться. Думай что угодно. Я знаю, почему ты так говоришь. Но тебе нужно ясно и четко понять одну вещь. В конце концов это может вразумить тебя, если в тебе вообще что-то осталось от женщины. Я больше не люблю тебя. Если хочешь, я могу сказать иначе: я устал от тебя. Это произошло давно. Именно поэтому я стал встречаться с другими женщинами. Если бы я не устал от тебя, то не стал бы этого делать. Более того, я люблю Бернис Флеминг и надеюсь, что это останется неизменным. Я хотел бы развестись, чтобы устроить свою жизнь иначе и найти утешение до того, как умру. Ты больше не любишь меня. Ты не можешь. Я признаю, что дурно обходился с тобой, но если бы я на самом деле любил тебя, то не делал бы этого, верно? Я не виноват, что моя любовь умерла. Ты тоже не виновата, и я не виню тебя. Любовь – это не огонь, который можно в любое время раздуть. Она ушла, и на этом все кончено. Поскольку я не люблю тебя, почему ты хочешь оставаться со мной? Почему бы тебе не отпустить меня и не дать мне развод? Без меня или со мной ты будешь такой же счастливой или несчастной. Здесь я несчастен, и так уже давно. Я готов на любые условия, которые ты сочтешь честными и справедливыми. Я отдам тебе этот дом и эти картины, хотя не понимаю, какое тебе удовольствие от них (на самом деле, Каупервуд не собирался отдавать свою галерею, если этого можно было избежать). Я обеспечу тебе пожизненное содержание или сразу выделю тебе оговоренную сумму. Я хочу освободиться и хочу, чтобы ты отпустила меня. Почем бы тебе не поступить разумно и не позволить мне сделать это?

Во время этой проникновенной речи Каупервуд сначала сидел, потом встал. При заявлении о том, что его любовь действительно умерла – он впервые так откровенно и недвусмысленно сказал об этом, – Эйлин немного побледнела и прижала ладонь ко лбу, прикрыв глаза. Именно тогда он поднялся с места. Он был холоден, решителен и даже слегка разгневан. Она поняла, что он говорит правду и что в его сердце не осталось ни малейшей капли того, что было раньше, – ни нежных воспоминаний, ни мыслей об их счастливых днях, проведенных вместе, которые еще сияли в ее воспоминаниях. Святые небеса, это и впрямь правда! Его любовь мертва; он сам сказал об этом! Но она ни за что не хотела верить в это, она просто не могла. Это не могло быть правдой.

– Фрэнк, – начала она, подходя к нему, в то время как он отходил в сторону, избегая ее. Ее глаза были широко раскрыты, руки и губы дрожали. – Ты же не мог говорить это всерьез, правда? Любовь не умерла совсем? О, Фрэнк, я ругалась, я ненавидела, я говорила ужасные и гадкие вещи, но только потому, что любила тебя! Мне было так плохо, о господи, как мне было плохо! Ты об этом не знаешь, Фрэнк, но моя подушка не просыхала от слез. Я плакала и плакала. Потом я вставала и ходила кругами. Я пила виски, чистый, неразбавленный виски, потому что мне было больно, и я хотела заглушить боль. Я была с другими мужчинами, то с одним, то с другим. О Фрэнк, ты же знаешь, что я не хотела, что я не собиралась этого делать! Потом я всегда презирала даже мысль о них. Это было лишь потому, что ты не обращал на меня никакого внимания и не был добр ко мне. О, как я ждала и хотела дождаться хотя бы часа твоей любви, одного дня, одной ночи! Я не могу забыть, как я бегала к тебе в Филадельфии, когда ты встречал меня по пути домой или когда я приходила к тебе на Девятую или на Одиннадцатую улицу. Наверное, я плохо поступила с твоей первой женой. Теперь я это понимаю, как она, должно быть, страдала! Но тогда я была глупой девчонкой и многого не понимала. Разве ты не помнишь, как пришла к тебе на Девятую улицу и день за днем ходила к тебе в тюрьму в Филадельфии? Ты тогда сказал, что будешь вечно любить меня и никогда не забудешь об этом. Разве ты не можешь больше любить меня – хотя бы немножко? Неужели правда, что твоя любовь умерла? Неужели я так изменилась, так состарилась? О Фрэнк, пожалуйста, не говори так, не надо так говорить, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я тебя умоляю!