Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– О, божественная безмятежность! – восторженно обратился он к ней вскоре после этого. – Вы выйдете за меня замуж?

Беви смотрела на него и гадала о серьезности его намерений.

– Давайте еще немного подождем, мой дорогой, – проговорила она. – Я хочу быть уверена в том, что вы действительно любите меня.

Вскоре после этого события, когда Бодуэн встретился в клубе со своим старым школьным приятелем, услышал от него следующие слова:

– Послушай-ка, Бодуэн. Ты мой друг. Как я погляжу, ты встречаешься с этой мисс Флеминг. Не знаю, как далеко зашли ваши дела, и не хочу вмешиваться, но уверен ли ты, что знаешь все обстоятельства?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Бодуэн. – Выражайся яснее.

– Прошу прощения, старина; я никак не хотел обидеть тебя. Ты меня знаешь, я не могу так поступить. Просто перед тем, как действовать дальше, наведи справки. Ты можешь услышать разные вещи. Если они правдивы, ты должен знать, а если нет, то разговоры должны прекратиться. Если я окажусь не прав, то готов в любой момент принести извинения. Говорю тебе, я слышал всякую всячину. Заверяю тебя, старина: у меня самые лучшие намерения.

Мистер Бодуэн гарантированно являлся наследником состояния в три миллиона долларов.

Снова наведение справок. Ревнивые и завистливые языки. Потом вдруг срочный отъезд неведомо куда, и Бернис осталась разглядывать себя в зеркале. Что это было? Что говорили люди, если они что-то говорили? Очень странно. Ну что ж, она молода и красива. Найдутся другие. Правда, она могла бы со временем полюбить Бодуэна. Он был таким жизнерадостным и артистичным. В самом деле, она лучше думала о нем.

Но последствия этих событий оказались не такими уж гнетущими. Загадочная, надменная, с легкой нотой меланхолии и бездной мужества и жизнерадостности, Бернис временами слышала за светским весельем гулкое эхо чего-то нереального. Жизнь была рискованной и неустойчивой вещью. Теперь ошибка ее матери уже не казалась такой необъяснимой. В конце концов, разве благодаря этому проступку она не сохранила для себя и своих родных некоторую степень свободы и высокого положения в обществе? Красота состоит из той же субстанции, что и сны, и так же мимолетна. Важна не только личность как таковая, внутреннее достоинство и мечтания, но и другие вещи, а именно доброе имя, богатство, присутствие или отсутствие слухов и роковых ситуаций.

Бернис иронично усмехнулась. Жизнь можно прожить – нужно только лгать всему миру. Юность оптимистична, а Бернис, несмотря на ее блестящий ум, была еще очень молода. Она рассматривала жизнь как игру в погоне за успехом, которую можно было разыгрывать разными способами. Жизненные принципы Каупервуда стали понятны и близки ей. Человек должен создать свою карьеру, проложить свой путь наверх, иначе он останется невеждой или тоскующим страдальцем, влачащимся в пыли за колесницами других людей. Если светское общество было таким привередливым, если тамошние мужчины были такими тупицами, что ж, она еще может кое-что сделать. Она должна жить в полную силу, и деньги помогут ей в этом.

Кроме того, Каупервуд постепенно все больше нравился ей. Он был гораздо лучше большинства остальных, к тому же очень могущественным. Бернис преисполнилась необыкновенным воодушевлением, как человек, который говорит: «Победа все равно будет за мной!»

Теперь Чикаго наконец оказался перед лицом того, чего многие больше всего опасались. Гигантская монополия протягивала свои щупальца, чтобы опутать город стальной хваткой. А Каупервуд в глазах большинства чикагцев и был тем самым спрутом. Поддерживаемый мощью и благосклонностью «Хекльмейер, Готлиб и Кº», он был подобен монументу, воздвигнутому на прочном постаменте. Теперь между ним и его мечтой стояла лишь пятидесятилетняя концессия, утвержденная большинством в сорок восемь голосов из шестидесяти восьми олдерменов, в том случае, если постановление преодолеет вето, наложенное мэром города. Какой триумф для его отважной политики перед лицом всех преград! Какая дань его способности не робеть перед бурей и натиском! Другие люди уже давно могли бы опустить руки и выйти из игры, но только не он. Ему невероятно повезло, что крупные финансисты сами испугались мысли об общественной собственности на городские коммунальные концессии и передали ему огромную транспортную систему Южной стороны как награду за его жесткое противодействие нелепым социалистическим идеям.

Благодаря влиянию важных сторонников его приглашали на выступления в различных коммерческих учреждениях – перед советом агентов по продаже недвижимости, ассоциацией собственников недвижимого имущества, торговой лигой, банкирским союзом и так далее, где он высказывал и доказывал свои взгляды. Но влияние его медоточивого красноречия было в значительной мере нейтрализовано газетной травлей. «Может ли что-то доброе прийти из Назарета?» – этот вопрос звучал регулярно. Часть прессы, ранее преданная Хэнду и Шрайхарту, оставалась такой же жесткой, как раньше, остальные газетчики, не имевшие обязательств перед Нью-Йорком, считали благоразумным поддерживать обычных граждан. Большинство исследований и сложных математических выкладок демонстрировало баснословные прибыли трамвайного треста в предстоящие годы. Невидимая рука великих банковских домов не осталась без внимания, и их зловещие предсказания получили широкую огласку. «Миллионы для каждого из директоров треста и ни цента для Чикаго» – такова была формулировка в газете «Инкуайер». Некоторые альтруисты-общественники так перевозбудились, что усмотрели в сокрушении Каупервуда свой долг перед Богом, человечеством и демократией. Небеса снова разверзлись, и они узрели горний свет. С другой стороны, местные политики, не считая мэра, считались кучкой флибустьеров, которые, подобно голодным свиньям в загоне, готовы были вцепиться зубами в любое предложение, но только с одной целью: они должны кушать, и кушать полной ложкой. Во времена больших возможностей и схваток за преимущества жизнь всегда погружается в бездны материализма и вместе с тем воспаряет в эмпиреи идеализма. Когда море несет высокие валы, впадины между ними выглядят устрашающе.

Лето наконец миновало, городской совет собрался в полном составе, и с первым дыханием осенней прохлады город был охвачен предчувствием схватки. Каупервуд, разочарованный итогом своих многократных попыток втереться в доверие к народным массам, решил вернуться к старому, надежному методу подкупа. Он назначил твердую цену; для начала по двадцать тысяч долларов за каждый голос в свою пользу. При необходимости эта цена могла подняться до двадцати пяти или до тридцати тысяч, что в общей сложности составляло около полутора миллионов. И все-таки это была незначительная цена по сравнению с грядущей прибылью. Он планировал представить свое предложение через олдермена по фамилии Балленберг, своего доверенного помощника и передать клерку, который внимательно изучит его, после чего другой помощник подаст его на рассмотрение объединенного комитета по улицам и площадям, состоящего из тридцати четырех членов городского совета. В этом комитете он будет рассматриваться в течение недели, после чего начнутся публичные слушания в общем зале. Держа линию обороны, Каупервуд считал необходимым закалить сердца своих сторонников перед горнилом тяжкого испытания, через которое им придется пройти. Олдерменов уже осаждали со всех сторон в их домах, окружных клубах и на общественных собраниях. Их почтовые ящики были забиты назидательными или осуждающими письмами. Даже их детей высмеивали на улицах и отчитывали за дела родителей. Священники взывали к ним в умоляющих или обличительных тонах. За ними шпионили и ежедневно поносили их в прессе. Мэр, искушенный полководец, державший в своих руках, чуял запах бойни и собирался отступать.