Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Подмастерье плотника, читатель «Инкуайер»:

– Тебя подкупили, ворюга! Ты ходишь вокруг да около, чтобы спасти свою шкуру.

Костлявый водопроводчик:

– Да, ты жулик! Ты хочешь смотать удочки с тридцатью тысячами долларов в кармане – вот чего ты хочешь!

Мистер Пински, с вызовом, поддерживаемый голосами из задних рядов:

– Я хочу справедливости – вот чего я хочу. Я хочу иметь свое мнение. Конституция дает каждому право на свободное волеизъявление… даже мне. Я настаиваю, что у трамвайных компаний есть некоторые права, но и у людей тоже есть права.

Голос из зала:

– В чем состоят эти права?

Другой голос:

– Он не знает. Он не отличит народные права от лесопилки.

Третий голос:

– Или от стога сена.

Пински продолжает с еще большим напором, потому что его до сих пор не убили:

– Я говорю, что у людей есть права. Нужно сделать так, чтобы компании платили справедливые налоги. Но думаю, что эта двадцатилетняя концессия слишком короткая. Теперь по законопроекту Мирса они получают пятьдесят лет, поэтому в общем и целом…

Пятьсот человек, нестройным хором:

– Ха, послушайте этого вора! Ты грабитель! Ты взяточник! Вздернуть его! Хей-хо! Несите веревку!

Пински отступает в защитном кольце соратников, по мере того как отдельные граждане приближаются к нему с горящими глазами и стиснутыми кулаками:

– Подождите, друзья! Разве я не имею права закончить?

Одинокий голос:

– Мы покончим с тобой, ты уже труп!

Наступающий гражданин, бородатый поляк:

– Как ты будешь голосовать, а? Скажи нам! Как? А?

Второй гражданин, еврей:

– Ты мошенник. Ты надул меня, когда мы занимались бакалейным бизнесом.

Третий гражданин, швед с мелодичным голосом:

– Ответьте мне на один вопрос, мистер Пински. Большинство граждан четырнадцатого округа не хочет, чтобы вы голосовали за этот законопроект. Вы все равно проголосуете за него?

Пински колеблется.

Пятьсот человек:

– Хо! Посмотрите на этого негодяя! Он боится ответить. Он не знает, хочет ли сделать то, чего хотят его избиратели. Убить его! Размозжить ему башку!

Голос сзади:

– Не бойся Пински, мы с тобой!

Пински в ужасе оттого, что пятьсот человек могут броситься на сцену:

– Если люди не хотят, чтобы я это делал, разумеется, я не буду этого делать. С какой стати? Разве я не являюсь их представителем?

Голос из зала:

– Да, когда ты думаешь, что тебя сейчас распотрошат, как ватное чучело.

Другой голос:

– Ты даже своей матери честного слова не скажешь, ублюдок!

Пински:

– Если половина избирателей скажет мне, чтобы я этого не делал, я не буду этого делать.

Голос из зала:

– Мы найдем избирателей, которые тебе все скажут, как есть. До завтрашнего вечера мы найдем таких избирателей.

Двадцатишестилетний американец ирландского происхождения, газопроводчик, подступая к Пински:

– Если ты не проголосуешь как следует, мы тебя вздернем. Я сам помогу тянуть веревку.

Один из приспешников Пински:

– Эй, кто тут вякает? Мы тебя запомним. Один хороший пинок в нужное место, и считай, с тобой покончено.

Газопроводчик:

– Только не от тебя, красномордая шавка. Давай выйдем и разберемся.

В дело вмешиваются друзья спорщиков с обеих сторон. Собрание превращается в хаос. Пински выводят из зала в плотном кольце обороны под вопли, мяуканье, шипение и крики: «Взяточник! Вор! Грабитель!»

После того, как проект постановления был представлен в городском совете, в Чикаго происходило много таких драматических инцидентов.

На улицах, в избирательных округах и пригородах, даже в деловом центре города появились марширующие группы, зловещие временные объединения, возникшие из ниоткуда по призыву мэра, – целые роты незваных, непрошеных и невзрачных клерков, рабочих, мелких бизнесменов и горластых поборников религии и нравственности. По вечерам после работы они расхаживали взад-вперед, собирались в дешевых залах и партийных клубах и занимались муштрой. Ради чего? Ради того, чтобы промаршировать к городской ратуше в судьбоносный вечер понедельника, когда предписание о выдаче трамвайных концессий будет выдвинуто на окончательное рассмотрение, и потребовать от нераскаявшихся законодателей выполнения их долга. Каупервуд, однажды утром ехавший в свою контору по одной из надземных железных дорог, видел значки или бляшки, прикрепленные к лацканам пиджаков равнодушных горожан, сидевших за чтением газет и не подозревавших присутствия воплощенной силы и власти, которой они так боялись. На одном из этих значков была изображена виселица с болтавшейся петлей; другой был украшен гневным вопросом: «Будем ли мы ограблены?» На дорожных вывесках, оградах и глухих стенах были расклеены огромные плакаты.

УОЛДЕН Г. ЛУКАС против ВЗЯТОЧНИКОВ

Каждый гражданин Чикаго обязан прийти к городской ратуше

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ В ПОНЕДЕЛЬНИК, 12 ДЕКАБРЯ

и вечером каждого понедельника,

пока будет рассматриваться вопрос о трамвайных концессиях,

чтобы интересы нашего города были защищены

от ВЗЯТОЧНИЧЕСТВА.

Граждане, не спите! Одолейте взяточников!

Газеты пестрели взывающими заголовками; в клубах, концертных залах и церквях каждый вечер можно было слышать пламенные речи. Мужчины теперь напивались с боевой яростью участников великого состязания. Они не покорятся этому титану, который намерен сломить их дух! Они не позволят этому чудовищу сожрать себя! Его нужно заставить платить городу честный доход или путь убирается вон! Он не должен получить никаких пятидесятилетних концессий. Законопроект Мирса должен быть отклонен, а он должен смиренно предстать перед городским советом с чистыми руками. Ни один олдермен, который получит хотя бы доллар за свой голос, не может быть спокоен за свою жизнь.

Не стоит и говорить, что перед лицом такой устрашающей кампании лишь великое мужество позволило бы одержать победу. Олдермены были всего лишь людьми. Каупервуд вольно расхаживал среди них в зале комитета по транспортному сообщению и как мог старался объяснить правильность своего курса. Он ясно дал понять, что хотя и готов купить свои права, но рассматривает их как то, что ему причитается. В совете действовало правило бартера, и он соглашался с этим. Его непоколебимое и непобедимое мужество воодушевляло его сторонников, а мысль о тридцати тысячах долларов была подушкой безопасности. В то же время многие олдермены мрачно размышляли, что они будут делать потом и куда отправятся после того, как получат деньги.

Наконец настал вечер понедельника, который должен был стать заключительной пробой сил. Представьте себе большое, величественное сооружение из черного гранита, воздвигнутое с миллионными затратами и чем-то напоминающее фантасмагорическую архитектуру Древнего Египта. В нем находилась городская мэрия и окружной суд. По вечерам на четырех улицах вокруг него толпились тысячи людей. Для этой толпы Каупервуд стал грандиозной фигурой, баснословно богатый, с каменным сердцем, стальными нервами и зловещими намерениями – воплощением жестокой и коварной нечистой силы. Только в этот день «Кроникл», точно рассчитав время и обстоятельства, выпустила номер, где один разворот был целиком посвящен подробному, хотя и преувеличенному описанию дома Каупервуда в Нью-Йорке: его зимний сад с орхидеями, комнаты из розового мрамора, резьбы, позолоты. Сам Каупервуд был изображен восседающим в кресле-качалке, среди книг, сокровищ живописи и всевозможных грудами наваленных предметов искусства. Мысль автора намекала, что здесь он сибаритствует в окружении танцующих одалисок и в избытке предается порокам и наслаждениям.