Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Олдермен Хрванек, американец польского происхождения с интеллигентной, артистичной внешностью, потрясает кулаком в сторону галерки:

– Спускайся сюда и повтори это, трус!

Хор из пятидесяти голосов:

– Крысы!

– Билли, отрасти крылья и лети сюда!

Олдермен Тирнан поднимается на ноги:

– Мистер мэр, вы не думаете, что с нас достаточно этого безобразия?

Голос с галерки:

– Поглядите-ка, кто здесь. Разве это не Улыбчивый Майк?

Другой голос:

– Сколько денег ты рассчитываешь получить, Майк?

Олдермен Тирнан, повернувшись к галерке:

– Я хочу сказать, что могу отделать любого, кто соизволит спуститься сюда и поговорить со мной лицом к лицу. Я не боюсь веревок и пистолетов. Эти корпорации все сделали для города…

Голос с галерки:

– Ой-ой-ой!

Олдермен Тирнан:

– Если бы не трамвайные компании, то у нас не было бы никакого города.

Десять голосов с галерки:

– Ой-ой-ой!

Олдермен Тирнан храбро:

– У меня есть собственное мнение, в отличие у других.

Голос с галерки:

– Я бы так не сказал.

Олдермен Тирнан:

– Я говорю о компенсации за привилегии, которые мы собираемся предоставить.

Голос с галерки:

– Ты говоришь о своем кармане.

Олдермен Тирнан:

– Я и гроша ломаного не дам за этих дешевых прохвостов и трусов на галерке. Я скажу, что с этими корпорациями нужно обойтись по-справедливому. Они помогли обустроить город.

Хор из пятидесяти голосов:

– Ой-ой-ой!

– Ты хочешь, чтобы с тобой обошлись по-справедливому – вот чего ты хочешь!

– Голосуй по-справедливому сегодня вечером, не то пожалеешь!

К этому времени многие олдермены, за исключением самых мужественных и закаленных, были более или менее напуганы столь жарким оборотом событий. Битва с галеркой, а тем более с толпой на улице не предвещала ничего хорошего для них. Над ними восседал мэр, а перед ними находились репортеры, стенографировавшие каждую фразу и каждое слово.

– Не знаю, что мы можем поделать, – обратился олдермен Пински к своему соседу, олдермену Хрванеку. – У меня такое впечатление, что мы с таким же успехом можем и не пытаться ничего сделать.

В этот момент слово взял олдермен Джиллеран, невысокого роста, бледный, интеллигентный, настроенный против Каупервуда. По предварительной договоренности с мэром он был должен произвести вторую (и, как оказалось, последнюю) пробу сил по данному вопросу.

– С разрешения уважаемого председателя, – произнес он, – я предлагаю, чтобы текущее голосование по предписанию Балленберга о пятидесятилетних концессиях было отложено, а документ был передан из комитета по благоустройству улиц и площадей в комитет городской ратуши.

Этот комитет до сих пор считался членами совета незначительным. Его основные функции заключались в придумывании названий для новых улиц и определении рабочего графика обслуживающего персонала мэрии. Там не было ни привилегий, ни взяток. В духе демонстративного пренебрежения при организации нынешней сессии все сторонники мэра – реформаторы, которым нельзя было доверять, – отправлены в состав этого комитета. Теперь предлагалось вырвать предписание из дружественных руки и отправить его туда, откуда он со всей очевидностью уже никогда не вернется. Настало время великого испытания.

Олдермен Хоберкорн, спикер фракции Каупервуда, наиболее компетентный в парламентских процедурах:

– Голосование не может быть отложено.

Начинается долгое процедурное объяснение среди свиста и шиканья.

Голос с галерки:

– Сколько ты получил?

Другой голос:

– Ты всю свою жизнь был взяточником.

Олдермен Хоберкорн, повернувшись к галерке с вызывающим видом:

– Вы пришли сюда запугивать нас, но вам этого не удастся. На вас не стоит обращать внимание.

Голос с галерки:

– Ты слышишь бой барабанов?

Другой голос:

– Проголосуй неправильно, Хоберкорн, и тогда посмотрим. Мы тебя знаем.

Олдермен Тирнан (про себя):

– Дела принимают дурной оборот не так ли?

Мэр:

– Возражение отклоняется как недостаточно обоснованное.

Олдермен Гилгер поднимается с озадаченным видом:

– Мы что же, теперь голосуем за резолюцию Джиллерана?

Голос с галерки:

– Можешь не сомневаться, голосуй как надо.

Мэр:

– Да. Секретарь огласит список в алфавитном порядке.

Секретарь начинает называть фамилии членов совета для голосования.

– Альтваст?

Олдермен Альтваст, сторонник Каупервуда, терзаемый страхом:

– За.

Олдермен Тирнан, обращаясь к олдермену Керригану:

– Итак, один младенец утонул.

Олдермен Керриган:

– Точно.

Секретарь:

– Балленберг (от самый, кто вынес постановление на голосование).

– Я за.

Олдермен Тирнан:

– Выходит, Балленберг оказался слабаком?

Олдермен Керриган:

– Похоже на то.

– Кенна?

– За.

– Фогерти?

– За.

Олдермен Тирнан, нервно:

– И Фогерти туда же!

– Хрванек?

– За!

Олдермен Тирнан:

– И Хрванек!

Олдермен Керриган (о мужестве своих коллег):

– Они уже напустили в штаны.

Ровно через полторы минуты голосование завершилось, и Каупервуд проиграл: 45 голосов против 21. Было ясно, что постановление о концессиях уже не удастся воскресить.

Наверное, вам приходилось видеть человека, чье сердце отягощено утратой. Его глаза тускнеют, душа увядает, а дух тяжко сгущается от ледяного дыхания катастрофы. В половине одиннадцатого того самого вечера Каупервуд, сидевший один в своей библиотеке в доме на Мичиган-авеню, лицом к лицу столкнулся с фактом своего поражения. Он так много поставил на этот единственный жребий! Было бесполезно внушать себе, что он может через неделю повторно обратиться в городской совет с исправленным постановлением или подождать, пока не уляжется буря. Он отказывал себе в этих утешениях. Он уже слишком долго и азартно воевал, привлекая на свою сторону ресурсы и хитроумные уловки, какие только мог придумать. Целую неделю по разным поводам он появлялся в совещательной комнате, где члены комитета проводили свои слушания. Мало радости сознавать, что через судебные иски, предписания, апелляции, ходатайства он может подвесить в воздухе эту переходную ситуацию и на долгие годы сделать ее добычей для жадных юристов, смертной мукой для города и безнадежно запутанным клубком, который не размотается до тех пор, пока его противники не уйдут в мир иной. Эта схватка назревала очень долго, и он с величайшей тщательностью заранее готовился к ней. А теперь его враги праздновали великую победу. Его олдермены, могучие, голодные бойцы, словно древнеримские легионеры, безжалостные и бессовестные, как и он сам, пали духом, ослабели, сдались на милость победителя в своем последнем редуте. Как он мог вдохновить их на новую схватку и столкнуться с яростным гневом многочисленного народа, однажды познавшего вкус победы? В действие могли вступить другие силы: Фишель, Хекльмейер или любой из полудюжины восточных гигантов, – которые утихомирят бушующие воды разбуженного моря, чью ярость он навлек на себя. Но сам он устал, до смерти устал от Чикаго, устал от этой борьбы с переменным успехом. Лишь недавно он обещал себе, что если сможет провернуть этот грандиозный замысел, то больше никогда не предпримет ничего столь отчаянного или требующего таких усилий. Да ему и не понадобится: размер его состояния говорил сам за себя. Кроме того, несмотря на свою громадную жизненную энергию, он начинал стареть.