Томас Сэвидж - Власть пса

– Что?

– Ладно, забудь.

Джордж едва не разоткровенничался и не признался ей, как однажды в «Херндон-хаус» он задернул занавески ресторанной кабинки, чтобы никто не видел его сидящим в одиночестве.

– Я хотел сказать, здорово быть не одному.

– Ты больше никогда не будешь один, Джордж.

– Я думаю, стоит иногда приглашать кого-нибудь на ужин к нам на ранчо. Не знаю, правда, с кого начать: они все очень приятные, приветливые люди. Бывает, хочется, чтобы к нам кто-то приезжал, наши собственные друзья, понимаешь? Мы могли бы нанять девушку, которая будет прислуживать за столом. Раньше, при моей матери, у нас жила одна такая. У тебя есть колокольчик, звонишь в него – и приходит девушка. Так вот раньше и было.

– Ты правда думаешь, что нам нужна такая девушка?

– Ну, не то чтобы нужна, но я не прочь обзавестись служанкой.

– Думаю, будет здорово.

– Сама посуди, тебе не нужно следить за ужином, хочешь – отойди от стола, побеседуй с кем-нибудь. А потом ты могла бы играть на пианино, если бы оно у нас было, конечно. Я так люблю, когда ты играешь. Моя матушка не умела играть, мы всегда слушали «виктролу»… Я не слишком много болтаю?

– Мне нравится, как ты болтаешь.

– Не хотел бы, чтобы это вошло в привычку.

Мельком в отражении стекла Джордж увидел быструю улыбку Роуз. Не поворачивая головы, он взял девушку за руку, и сердце его наполнилось невыразимой нежностью. Только сейчас он заметил, что она всегда улыбалась, что бы ни делала, даже когда просто распаковывала сэндвич на переднем сиденье машины. Джордж был поражен: замечал ли это кто-нибудь?

Первое, что видишь, приезжая в Херндон, – зерновой элеватор, щипец жестяной крыши, сияющий на солнце. Затем углепогрузочную станцию, черную, громоздкую, стоящую на путях, будто гигантский детеныш неведомого животного. И, наконец, сложенное из кирпича готическое здание педагогического колледжа, задающее тон всему городу. Именно сюда со всего штата съезжались миловидные юноши и девушки, что сидели в кафе-мороженых на стульях с тяжелыми витыми ножками и обсуждали книги, держа друг друга за руки.

Из кирпичного здания больницы тянуло ароматами вареной картошки, жареного мяса и хлороформа. «Тартарарах», – гремели снежные цепи. Чувство, которое испытала Роуз, въехав в город, было хорошо знакомо приезжавшим сюда жителям окрестных ранчо. При виде витрин магазинов, огромных часов над лавкой ювелира, помятых лиц мужчин в окнах бильярдных, резвящихся собак на снежных просторах за железнодорожной станцией, бетонного фонтанчика (хоть и пустующего зимой) со струей воды, льющейся из львиной пасти в чашу в форме ракушки, где могут утолить жажду редкие нынче лошади – у заезжих сельчан будто появлялись цель и радость в жизни.

Перед «Херндон-хаус» косыми рядами стояли автомобили, а внутри, развалившись в больших зеленых кожаных креслах, сидели их гордые хозяева – престарелые владельцы ранчо; презрительно оглядывали машины и пробегающих мимо, дрожащих от холода пешеходов. «Неудивительно, – поддакивали они друг другу, ерзая в креслах и устраивая поудобнее старые кости. – Не умеют городские тепло одеваться». Старики без конца ворчали и брюзжали, ибо было в них слишком много злости – они злились на правительство и на цены, на новые времена, на собственных детей и любимых внуков. Злились, что дети с внуками слишком редко навещают их и редко привозят правнуков, а если и приезжают, приходится выслушивать их вечные жалобы на то, как трудно им отложить дела. Старикам не часто выдавался шанс утолить свое любопытство, поухаживать за гостями за ужином, в конце концов, сводить детей на движущиеся картинки или просто погулять с ними: молодые вечно спешили вернуться на ранчо.

Им нужно на ранчо, вот они и уезжают. Ну ничего, женимся еще раз и перепишем завещания! Девицы в городе будут счастливы ухватиться за такую возможность! Впрочем, молодых это только разозлит, а старики станут еще более одинокими: ведь им никогда не увидеть собственных правнуков!

В нише у входа в обеденный зал стенографистка выстукивала жалобы и пожелания. Открывалась и закрывалась дверь в мужскую уборную, откуда доносились шипение и вздохи латунного механического крана и коротко мелькали белые плитки пола – точно такие же, что и в холле гостиницы. Повсюду сверкали улыбки приветствовавших друг друга гостей, и среди них смущенно кривили рты не привыкшие к городскому ритму посетители.

Сегодня в «Херндон-хаус» было особенно людно. В холле поднялась ужасная суматоха: забыв о родителях, повсюду бегали дети и скользили, выпрямив ноги, на плитках пола. Со стойки на них смотрел гостиничный клерк, недовольный тем, что не может прекратить безобразие.

– Ого, ну и народу сегодня, – сбавив скорость, подметил Джордж. – Кто-то важный приехал.

Вскоре они и сами увидели: за углом, у бокового входа, стояли два черных лимузина с шоферами внутри.

– Ах, ну да. Это же кортеж губернатора. Большой вечер в гостинице. Совсем забыл.

– Что забыл?

– Забыл ему ответить. Меня приглашали на встречу, но я думал только о тебе и нашей свадьбе… Совсем забыл и так ничего и не написал. Впрочем, у меня все равно встреча с банкирами.

– То есть ты с ним знаком?

– Ну так, встречал пару раз в столице. Старик Джентльмен хорошо его знает, они с губернатором вроде приятелей.

Джордж остановил машину у фасада из красного кирпича. Именно здесь, в специально отведенной комнате, собирались директора банков и говорили о деньгах. После встречи по обыкновению они отправлялись на обед в «Шугар боул», заказывали жареного палтуса или стейк, а на десерт угощались пирогом.

– Встретимся в гостинице в три. Питеру от меня привет, спроси, может, ему хочется чего.

– Буду скучать по тебе, – прошептала Роуз, пересаживаясь за руль.

– Скучать по мне? – Лицо Джорджа засияло. – Правда? Как мило.

Когда девушка наклонилась поцеловать его, Джордж залился краской. Что за день, что за дивный день сегодня! Сначала пикник в разгаре зимы, а теперь чудесная девушка целует тебя посреди города, прямо перед банком с активами на пятнадцать миллионов долларов. Какие странные, удивительные вещи могут случиться с мужчиной, прояви он толику терпения.

– И ты по мне скучай, пожалуйста.

– Я хотел тебе сказать кое-что, всю дорогу собирался… Сказать, как я тобой горжусь и как я счастлив.

На этом Джордж, так и не решившись произнести нечто невыносимо деликатное, ушел и скрылся в здании банка.

В доме, где жил и столовался Питер, постояльцы, повинуясь табличке у входа, неизменно вытирали ноги, не хлопали дверьми и выключали свет, выходя из уборной. Разговаривали здесь, словно в больнице или на похоронах, сдержанным полушепотом. Атмосфера в доме отнюдь не была радостной, однако тишина и порядок как ничто иное подходили Питеру, ибо здесь он мог размышлять.