Томас Сэвидж - Власть пса

Он рассказывал сыну ту правду, что когда-то передал ему отец: что гром – это топот буйвола, бегущего по небу, а молния – блеск его глаз.

– Буйвола?

– Сам ты не помнишь, – пояснял отец, – но твой дед помнил об этом. Он знал, и теперь помню и я.

– Я помню, – выпучив глаза, бормотал мальчик, ведь порой, чтобы помнить, не нужно знать.

– Ну и глупые россказни, – ворчала Дженни.

– Зато как крепко он спит после них, – заметил Эдвард Наппо.

– Спит… – прошептала его жена, – спит и грезит.

Когда мальчику стукнуло двенадцать, стояла долгая и суровая зима. Бураны гнали с севера клубы колкого, сухого снега, а столбики термометров опускались порой до сорока градусов. Несколько старых индейцев, что еще осенью были полны сил, умерли. Ночи искрились погребальными кострами и шумели голосами женщин, оплакивавших покойников. Крытую толем лачугу заносило снегом.

Тогда же, к несчастью, заболела корова. Чтобы согреть животное, Дженни сладила для него накидку из старого покрывала, а Эдвард с мальчиком разводили костер в углу амбара. Щуря глаза от дыма, который с трудом выходил сквозь отверстие в крыше, они ждали, надеялись и молились. А Эдвард меж тем рассказывал истории о северных краях, летних землях, о полях лиловых люпинов, что волнами ходят под порывами ветра, о полночных криках зуйков и сизых грозовых тучах высоко над горами, которые тяжелой медвежьей походкой ползут по небу.

– Эти края принадлежали когда-то индейцам, а твой дед был их вождем.

Мальчик потер волшебное кольцо из подковного гвоздя, которое подарил ему отец.

– Мы могли бы сбежать отсюда.

Эдвард Наппо улыбнулся, представив, что скажет на это его благоразумная жена: «Далеко вы убежите с больной коровой».

– Это земля… больше не наша.

– Мы просто посмотрим. Они не причинят зла сыну вождя.

Присев у костра, индеец подбросил в огонь еще одно полено.

– Думаешь, не причинят? – обернулся он к сыну.

Ненадолго поднявшись, Эдвард снова склонился к костру, бросив огромную тень на стену амбара.

– Давай так, если корова выживет…

И она выжила.

– Безумие, – отрезала Дженни. – Нет больше тех земель.

– Но мальчик хотя бы увидит края, где был вождем его дед, увидит его могилу.

Дженни вернулась к делу. Движением сильных рук она мяла оленьи шкуры, размягчая кожу для перчаток и мокасинов. Глаза ее болели от едкого дыма и кропотливой работы над вышивкой, и очки в жестяной оправе, которые женщина раздобыла в лавке, не слишком спасали положения. Разве что совсем немного.

– Ты чокнутый. И мальчик тоже чокнутый.

Когда наступило лето, Эдвард напомнил жене об обещании, данном мальчику, и Дженни собрала им в дорогу припасы – бобовые консервы, аргентинскую солонину и жесткие галеты, чтобы подбирать излишки сока. Как сын вождя Эдвард Наппо не считал нужным посвящать в свои планы управляющего резервацией, да и в любом случае это сулило лишь неприятности. Так, одним ранним утром, еще до рассвета, они отправились в путь. Свечой в небо взмыл сокол, подняла истошный вой тощая собака.

Жалея старую лошадь, индейцы шли пешком. Только завидев вдали пыль от приближающегося автомобиля, Эдвард решал, что лучше будет перебраться в повозку, как бы ни болтались ее изношенные колеса. Тогда мальчик забирался внутрь и бросал в ящик ботинки, которые он носил в школе. На худеньких плечах мешком висел комбинезон, выцветший от многочисленных стирок, а громоздкая шапка, хоть ту и набили весьма находчиво газетами, спадала на глаза. На Эдварде была рубашка в клетку, а на голове красовалась черная ковбойская шляпа с высокой круглой тульей без складок.

Непривычными казались Эдварду пейзажи северных земель. Должно быть, еще никогда индеец не разглядывал их так внимательно, ведь по пути на юг он не особенно смотрел по сторонам.

– Не беспокойся о матери, – прервал мужчина долгое молчание. – Она займет себя работой и заботами о корове.

Устремив взор вдаль, мальчик устало шагал.

– Я не о ней думал. Я думал о горах.

О том же думал и Эдвард: как много он рассказывал об этих горах! О темных лесах, покрывавших их склоны, и вершинах, заснеженных даже летом. О плывущих над ними облаках, бросающих тени на уступы и овраги, и чистой сладкой воде ручейков, бьющих прямо из скал. О тиши сосновых рощ и нахальных криках кедровок, только в тех благословенных горах и обитавших. Мальчик так любил слушать его истории!

А если управляющий послал кого-то за ними? Нет, лишь одно имело значение – добраться до гор. Каждую ночь индейцы сходили с дороги и, отыскав травянистую поляну, где можно накормить лошадь, становились на ночлег в укромных лощинах и густых ивняках вдоль рек. Только бы увидеть горы! Только бы увидеть!

Однажды они воспользовались винтовкой. На гордость отцу, мальчик подстрелил сурка, и путники устроили целый пир, вкушая приправленное луком жаркое.

– Надо приберечь патроны, – предупредил сына Эдвард.

Коробка была всего одна, а запасы солонины подходили к концу. Мальчик ел за троих! Денег в мешочке из-под табака совсем немного. Однако в последний момент, перед отъездом, Дженни вручила мужу картонку из-под обуви с пятью парами перчаток. Эдвард улыбнулся. Он хорошо знал жену: даже из их путешествия решила извлечь выгоду. «Три бакса за пару, – строго наставляла Дженни. – Те, что с бисером и крагами – за пять». Эдвард до тех пор и не представлял, сколько жена берет за свои перчатки. Звучит, как неплохой заработок! Однако деньги Дженни наверняка откладывала для сына. Такой уж она была, эта расчетливая женщина.

Едва ли, сомневался индеец, ему хватит смелости продать перчатки. Он в жизни ничего не продал, при одной только мысли об этом кровь приливала к лицу. Торговля, нажива – удел женщин, которые не знают стыда и не ведают гордости. И все же надо отдать жене должное: коробка перчаток сулила определенную безопасность, с ней можно не бояться проезжавших мимо машин.

– Папа, полынь пахнет по-другому.

Так его научили обращаться к отцу в индейской школе.

– Конечно. Земля здесь влажная, корням есть, что пить.

Серые щелочные равнины резервации пришли в запустение в угоду цветущим пастбищам, где паслись белолобые бычки белых фермеров – кроткие, как домашние коровы, но куда более упитанные.

– Подожди еще, – глядя вдаль, улыбнулся Эдвард, – скоро узнаешь, как пахнет полынь в горах. – И произнес слово, означавшее красоту на языке шошонов.

– Папа, а что это вон там?

– Вон там? – переспросил индеец.

Стараясь сберечь силы лошади, они шли пешком, а пешие все больше смотрят себе под ноги.

– А, это облака.

– Но, папа, они не движутся.

– Просто ветра нет.

На горизонте, в мареве горячего воздуха, парившего над пыльной дорогой, пламенем мерцали неясные очертания. Не те ли это грозовые тучи, о которых индеец рассказывал мальчику, вздымавшиеся ввысь и опускавшиеся под весом собственной тяжести?