Томас Сэвидж - Власть пса

В сентябре, когда наступала пора сжигать шкуры, к ранчо – когда-то в повозках, а нынче на разбитых грузовиках – начинали стекаться желающие выкупить их за доллар или доллар с четвертиной. Таким Фил смеялся прямо в лицо. Шкуры, купленные то здесь, то там по одной цене, они продавали вдвое дороже, и некоторым удавалось неплохо зарабатывать. Евреи. Все охотники за шкурами – евреи, все старьевщики – евреи. Почуяв легкие деньги, они тотчас прибегали выпрашивать ржавое железо вроде труб, рам от косилок и волокуш и прочего барахла, что валялось на ранчо. Но лучше уж, считал Фил, хлам будет копиться, а шкуры, пока не придет пора их сжечь, сохнуть на заборе, чем продавать хоть что-то этим прохиндеям. Он ничего не имел против умных и талантливых евреев, покуда, конечно, ему не приходилось с ними сталкиваться. Но эти – совсем другое дело.

Бродячие евреи, как называл их Фил, сколачивали капитал из мусора. Как, полагаете, начинал тот тип из громадного универмага в Херндоне? Фил хорошо помнил, как тот приезжал на разбитой повозке выпрашивать шкуры мертвых животных. И где он теперь? Теперь у него дом в Херндоне, огромный белый дом с колоннами, самый большой в городе. Перед ним лужайка со сверкающими на солнце брызгалками, а на усыпанной гравием дорожке припаркован «пирс-эрроу». Теперь он закатывает вечера с японскими фонариками и прочей ерундой – и все это благодаря мусору, шкурам и старому доброму глазу на долларовой купюре.

Гринберг.

Сейчас он, правда, зовет себя Грином. Грин! Пробился в херндонское общество и водит дружбу с как-там-его-звать приятелем Джорджа из банка.

Фил усмехнулся, кое-что припомнив. Как-то в один из редких приездов в Херндон он лежал, развалившись, в кресле Уайти Поттера. Решил тогда не останавливаться на полумерах и побрить щетину – хотя бы потому, что, когда Уайти занят бритьем, он меньше болтает. Он ведь из тех цирюльников, кто думает, что люди платят им за треп. Так вот, Фил лежал, и длинные ноги в дешевых городских ботинках торчали из-под покрывала. Дело было в воскресенье, в пропитанной ароматом «Лаки Тайгера» цирюльне было людно и шумно, два других брадобрея отрезали косматые щупальца с голов местных обитателей, кто-то читал «Элкс Мэгазин» и что там еще имелось у Уайти для развлечения и назидания посетителей.

Тут же сидела и женщина, вся разодетая, с меховой горжеткой на шее и громадным бриллиантом, размером с куриное яйцо, на мизинце – девушка-католичка, на которой женился Грин (он же Гринберг), чтобы смыть проклятье своего происхождения. Вместе с женой они посещали херндонскую церковь, и сама Старая Леди приходила с ними миловаться. Должно быть, выросло уже целое поколение людей, принимавших Гринбергов не за тех, кем они являлись на самом деле. А вместе с ними выросло и поколение новых Гринбергов, считавших себя Гринами – и одна из них, девочка, сидела вместе с женщиной в цирюльне и ждала папу.

Итак, в заведении была куча народу, в лучах воскресного солнца сверкали зеркала и всевозможные бутылочки, мужчины предавались веселым беседам, курили и листали местные журналы, между цирюльней и гостиницей, где селились старики, сновали дети. Вдруг, потянув за рычаг, Уайти поднял кресло Фила и тем вернул его в реальность, из которой неизбежно выпадаешь, пока во время бритья лежишь на спине, погруженный в сладостный мир старого доброго «Лаки Тайгера».

– Ну что, этого хватит? – шутливо спросил Уайти, припоминая слова, сказанные Филом, когда тот отдал за стрижку три четвертака и еще один в качестве чаевых.

Эх, Уайти, чертяга.

– Прекрасно, приятель, – заверил его Фил, разглядывая свое худое, гладковыбритое лисье лицо в бесконечном коридоре висевших друг напротив друга огромных зеркал. – Вполне себе хватит.

– Как вы поживаете, мистер Бёрбанк? – раздался громкий, мощный, мясистый голос мужчины, сидевшего в соседнем кресле.

Громогласный возглас и последовавшее за ним секундное молчание заставили посетителей оторваться от журналов.

– Да чтоб я провалился, если это не мистер Гринберг! – воскликнул наконец Фил.

Повисла тишина, и лицо у той женщины стало в точности того же цвета, что и крашеные рыжие волосы. И чего их зовут Грин-бергами? Ред-берги вылитые.

Нет уж, скорее шкуры сгниют на заборе, а старые железяки рассыплются в ржавую пыль, чем Фил поведется на льстивые уговоры, даст себя использовать, позволит наживаться на себе так, как старьевщики наживались на других – по их легковерию, нерадивости или самой обыкновенной откровенной жалости. В конце концов бродячие евреи стали редкими гостями на ранчо: поняли, видать, что Бёрбанки не из дураков. Слухи тут быстро расходятся, прямо как у цыган.

«Все как у цыган». Точно, как в песне нашей Роз-Синий-Нос.

Да и черт с ними, с евреями. Теперь Фил нашел превосходное применение кожам. Кто бы мог подумать!

Несмотря на терпеливые наставления, Питер в седле держался плохо. Однако то, как он старался сидеть прямо, легко прихватывая поводья, и привставать, когда лошадь шла рысью, Филу казалось трогательным и даже очаровательным.

– Немного практики, и все получится, Пит.

Но не только практика вела Питера ко взгорьям, что раскинулись за поросшим полынью холмом. В таинственных землях мальчик много размышлял, исследовал и как будто молился, просил о чем-то – во имя своего отца.

Серые глаза мальчика мелькали, как крошечные серые птички, сновавшие между кустами полыни. Под взглядами хромого койота, что следил за ним с соседнего холма, Питер нашел здесь скелет лошади с колокольчиком, проросшим прямо через глазницу, и патрон сорок четвертого калибра, позеленевший от времени и коррозии. Он отыскал бескрайние заросли опунций, а также залежи кремния и агата, из которых делали наконечники индейцы. Не ускользнул от зоркого взгляда и клиновидный камень, как будто сделанный рукой человека. «Филу наверняка польстит, если спросить его, что это», – представлял мальчик, засовывая камень в карман. Впрочем, Питер искал здесь кое-что совсем другое.

И вот однажды он остановил коня у невысокого выступа бледно-розовой скалы. Его легко можно было принять за занятную шутку природы – если бы вскоре не нашелся второй такой же выступ, а за ним и третий. Расставленные с умыслом, каждый ровно в двадцати шагах от следующего, они напоминали о древних церемониях, влекущих вперед маяках, хотя некоторые из них едва выступали из земли. Должно быть, остатки тех каменных груд, о которых рассказывал Фил. Питер последовал за камнями, но вскоре опустилось солнце, с гор стала наступать стужа, и мальчик повернул коня к дому. Ничто не мешало рассказать об открытии Филу: вечера мужчина проводил в своей комнате, перебирая струны банджо – так он обыкновенно приглашал зайти и поговорить. Однако Питер предпочел сохранить находку в тайне.