Томас Сэвидж - Власть пса

Прийти к завтраку первым для Фила являлось вопросом чести.

– Итак, джентльмены, – с притворной торжественностью приветствовал он входивших через заднюю дверь рабочих, – вот и еще одну ночь пережили. Доброе утро висем !

Или худ’морхен в память об одном голландце, когда-то работавшем на ранчо. Не меньше, чем использовать в речи разные говоры, Фил любил плотно позавтракать и не церемонился с обладателями ленивых желудков.

– Давай, съешь еще пару яиц, – подмигивая остальным, досаждал он несчастному юноше, который едва справлялся с чашкой кофе. – Давай!

Овсянка, оладьи, яичница, розоватые ломтики ветчины и кофе с жирными сливками. Набор всегда был неизменен, и менять его никто не собирался. Работникам как будто нравились утренние представления Фила, и никто даже не думал ослушаться его наставлений. Фил любил подшутить над людьми и никогда не упускал возможности съязвить. Он подтрунивал над всеми, включая Джорджа.

Джордж, тот еще лежебока, даже в старые добрые времена не приходил к завтраку раньше, чем остальные успевали рассесться и приступить к еде; а угрюмость его была не менее заразительной, чем жизнерадостность Фила. Порой это ужасно раздражало, и Фил принимался поддевать брата.

– Что, Джордж, – подмигивал он рабочим, – плохо спалось? Морфей придушил в объятиях?

С тех пор как Джордж женился, он мог прийти и на пять минут позже, когда самые быстрые едоки, успев опустошить тарелки, уже задвигали стулья и начинали сворачивать курево. А однажды опоздал даже больше обычного.

– Што шлучилось, Джордж? – спросил Фил, взглянув на брата круглыми невинными глазами. – Женушка споткнулась о твою ночную рубашку?

Фил смеялся, вспоминая напряженную тишину, что повисла тогда в столовой. Для рабочих, для этих бродяг и бездомных скитальцев, существовало только два типа женщин – женщины хорошие и женщины плохие. Плохие заслуживали не больше уважения, чем животные; их использовали, как животных, и, как животных, обсуждали.

Однако хорошие… Чистые, непорочные, святые – хорошие женщины были сестрами, матерями и возлюбленными детства, от взглядов которых таяло сердце. Рисунки и фотографии хороших женщин мужчины хранили в своих чемоданах и чтили их, как иконы, как священные алтари.

Хрупкая Роуз, собиравшая по двору доски больше нее самой и премило вскидывающая ручку, чтобы в глаза не лезли волосы, была для них хорошей женщиной, не имевшей ничего общего с кроватями и ночными рубашками.

В повисшей тишине, под робкое бренчание вилок и ножей да приглушенный звон фарфора, Джордж покраснел, а рабочие уставились в собственные тарелки. Фил же в своей, как он выражался, пансионной манере, потянулся через весь стол за оладьями. Задравшийся рукав голубой рубашки обнажил бледную до ужаса кожу, белую, как растение, выросшее без света. Тем поразительную, какими красными, шершавыми и обветренными были его заскорузлые, покрытые ссадинами руки.

Всем нам свойственно полагаться на привычный уклад жизни – на появление солнца, пронзительный крик диких гусей, клином летящих на юг, сход льда на реках, первую зелень на южных холмах и неистовые ветра, колышущие лиловые цветки камассий. Солнце, гуси, лед, трава, камассии – так мы узнаем, что мир стоит на месте и все в нем идет своим чередом.

В тот день Фил опоздал. Ни радостных приветствий в сторону кухарки, ни доброго утра висем , ни доброго утра на каком-нибудь еще из известных ему диалектов.

Тяжело ступая больными ногами, появилась миссис Льюис с первыми порциями оладий. Ни Джорджа, ни Питера еще не было. В комнате сквозило странное беспокойство, нервное возбуждение, которое рабочие пытались заглушить, без конца мусоля историю, которая минутами раньше приключилась в общем бараке. Кто-то (никто пока не знал, кто именно) поймал водяную змею, судя по погоде, едва ли не последнюю в году, и подложил в кровать к спящему товарищу. Тот проснулся и, почувствовав что-то неладное, нащупал змею, уютно свернувшуюся кольцом прямо у его горла. Жертва злой шутки один сидел в столовой сердитый и злой: детская забава уязвила его достоинство. Узнав, кто совершил выходку, мужчина тотчас замыслил план отмщения.

– Кто же еще, если не змея? – хихикал другой юноша. – Я бы точно с тобой спать не хотел.

– А кто тебя, черт подери, спрашивал? – рявкнул он в ответ.

Появился Джордж и сказал всем «Доброе утро».

Вошел Питер, тихо сел и взялся за оладьи.

Закончив завтракать и задвинув за собой стул, самый быстрый едок принялся ковыряться в зубах. Гордый тем, что снова закончил первым, ковыряльщик хотел подшутить над Филом, который таки явился самым последним. Открыл было рот – и тут же закрыл, увидев лицо хозяина ранчо. Кажется, он плохо вытер лоб своим серым полотенцем на ролике – или это пот?! Неумело проведя рукой по волосам, Фил отодвинул стул и сел. Просто сел.

Миссис Льюис принесла горячий кофе и поставила перед ним. Фил потянулся за чашкой, приподнял ее и, впившись взглядом в собственную руку, вернул на место. Обведя стол странным кротким взором, он встал, задвинул стул и вышел из комнаты. Только спустя полтора часа Фил показался снова. Сидел в дверях кузницы. Солнце, взошедшее над поросшим полынью холмом, светило ему в лицо. Начинал отступать стелившийся по земле иней.

Неспешной, размеренной походкой старика Фил вернулся в дом и заперся в спальне. Из комнаты не доносилось ни звука. Не отвечал он и на стук в дверь. Тогда, собравшись с духом, Джордж решился на неслыханный поступок – зашел в спальню брата без приглашения.

– Я отвезу тебя в Херндон.

– Хорошо.

Фил оделся в свой нелепый городской костюм и натянул ботинки из армейского магазина. Давненько он не бывал в кресле Уайти Поттера – на густых отросших волосах шляпа сидела высоко и глупо, как у клоуна. Весь осунувшийся, он побрел к выходу. Боясь столкнуться с Филом в гостиной, Роуз перебралась на кухню и, будто оправдывая свой побег, дрожащими руками налила себе кофе. Она не могла понять, что происходит и что за тишина вдруг разверзлась в доме. Последний раз она видела Фила идущим к гаражу, где старый «рео» пускал колечки дыма в морозное утро; а после – стоящим в сторонке, пока Джордж выгонял машину. Тень от холма накрыла землю. Роуз так перепугалась два дня назад, когда рухнула на кровать пьяной, что с тех пор не выпила ни капли. Она должна быть трезвой, когда Джордж решится поговорить с ней, а это неизбежно. Почему же он до сих ничего не сказал? Почему? Роуз терзало смутное щемящее чувство, будто все, что случилось этим утром, происходило по ее вине. К горлу подступала тошнота.

Старику Джентльмену и Старой Леди ничего не оставалось, как сесть в поезд до Херндона, где, как гласила телеграмма, их должен был забрать Джордж.