Жан Жене - Влюбленный пленник [litres]

Я вовсе не уверен, что когда Базельский Конгресс сделал выбор в пользу Палестины, хотя поначалу рассматривались Аргентина и Уганда, выбор был продиктован религиозными мотивами. В сущности, иудеи именуют свою страну «Землей Обетованной» из-за одного бродяги, пешком явившегося из Халдеи, и еще одного, пришедшего из Египта, а страна, названная «Святой Землей», знаменита событиями, изложенными в Новом Завете. Евреи должны были бы ненавидеть эту страну, а не любить. Она дала рождение тем, кто стали их злейшими врагами, и, прежде всего – святому Павлу. Если бы не он и не Иисус, кто вспомнил бы об Иерусалиме, Назарете, о плотнике, о Вифлееме, Тверии, все Евангелие говорит только об этих местах.

– Англичанам-протестантам эта страна знакома из Ветхого Завета.

– Вы когда-нибудь видели чучела животных? В Ветхом завете вся география набита соломой, как те чучела. Знают и Историю, и всякие еврейские истории, но природа очень редко играет какую-то роль. Разве что во время изгнаний: там упоминаются Ниневия, Ур, Египет, Синай, но они не так реальны, как Тиверианское озеро и даже Голгофа.

Мустафа, с которым мы встретились в кафе, говорил мне о своей ненависти к Англии так яростно, что я задавался вопросом, может, он таким образом выражает свое разочарование добропорядочного юноши, который не осмеливается коснуться золотых монет в ящиках, хотя крышки ящиков открыты. Столько богатств прошло перед глазами офицеров турецкой армии! Их отказ, вероятно, был следствием высокой морали. И каждый раз при встрече со мной Мустафа изъяснялся таким старомодным языком, что Османская Империя уступала место сказочным, счастливым краям, омытым кровью и спермой, похожим на те, о каких рассказывали романисты; впрочем, одна подробность казалась мне довольно правдоподобной: прекрасные рабыни были огромными женщинами с бедрами и грудями, сводящими с ума калифов, но поверхность кожи, которую надлежало покрыть драгоценностями, была столь велика, что приходилось снимать украшения с избранницы предыдущей ночи, чтобы украсить плоть нынешней.

– Они должны были звенеть, – сказал мне Мустафа.

Когда я, смеясь, передал это последнее высказывание Омару, тот ответил:

– Видишь, шелест золота из английских сундуков остался у них в ушах, и избавиться от него можно, лишь проткнув барабанные перепонки.

Когда я увидел, как сирийцы тайно играют в карты, игра восхитила меня, и Барабанные Палочки, и Мечи, и вообще вся игра целиком. Здесь, в Дамаске, у них имелся свой способ складывать колоду, складывать вдоль, так что карта, брошенная на выпуклость, образованную местом сгиба, была слегка неустойчивой, она кренилась на бок, как лодка на берегу, и брошенные таким образом карты были то «битой» самкой – пусть и с изображением «валета червей» – то «бьющим» ее самцом – с изображением «трефовой дамы». И эта манера сгибать карты казалась мне – даже сейчас, когда я это описываю – некой эротической игрой, такая колода отличалась от почтенной новенькой карточной колоды, которую приносят для бриджа.

Это не знаю почему , приведенное в качестве причины, заставляет меня задуматься, не было ли присутствие Набили опасным для самого Махджуба (судя по выражению лица, он был настолько сбит с толку, что не мог соображать), не менее опасным, чем карточная игра. Если это так, то я не вижу связи, хотя она, вероятно, существует, между этой очень красивой женщиной и игрой в карты, нет-нет, между ними не было никакой связи, разве что такая (впрочем, для меня это настолько личное, что даже говорить я могу лишь в полутьме): Манон Леско, отправляясь в Гавр, чтобы воссоединиться там с шевалье де Грие, оставила в Париже любимого брата, который зарабатывал на жизнь карточным шулерством.

Всё: само место, Манон, Махджуб, Шулер, Дама, Короли, Валеты, Мечи, всё и все существуют во мне и только во мне, поскольку сам Махджуб был словно защищен от всякой грязи. Каждый был порождением другого, или же каждый был двойником и дублером одновременно и себя, и других карточных фигур, одна Набиля оставалась яркой и светлой, не тускнея. Душевное смятение, которое, вероятно, могут объяснить мусульманские теологи, продолжает терзать меня: если Бог настолько одинок (недаром его называют просто Он), может ли Он допустить случайность? Или то, что называют случайностью, тоже задумано Богом, а результат карточной игры – божественная подпись?

Однажды вечером, когда мы были одни, Махджуб улыбнулся, как всегда ласково, почти нежно, и протянул мне сигарету «житан». Сигареты светлого табака, поставляемые Эмиратами, он презирал.

– Я был влюблен безумной любовью, в одну восьмилетнюю девочку.

Я не верю, что он специально выбрал момент, чтобы сказать это. Может, просто воспользовался случаем?

– Чтобы посмотреть на нее, я делал крюк во много километров. Я не сделал ей ничего плохого, а вот она мне делала.

– Как это?

– Например, отказывалась брать мои подарки. Капризничала. Мне кажется, она понимала свою власть. И делая мне больно, она так играла.

– В восемь лет?

– Иногда она вела себя, как сорокалетняя женщина. Ее деревня была довольно далеко от Каира, она знала, как долго мне нужно ехать, чтобы посмотреть на нее, просто посмотреть.

– И сколько это длилось?

– Ей исполнилось девять, потом десять, одиннадцать; в двенадцать она была уже женщиной. И меня больше не интересовала.

– Вы были спасены.

– Нет, мне было больно, когда я ее любил, но я был так счастлив.

Воцарилась тишина, как будто мы оказались отделены друг от друга огромным расстоянием. Или не очень огромным, хотя вряд ли, я чувствовал, какое пространство лежит между нами.

– Не грустите, – сказал он мне, отходя от пригорка, где мы с ним сидели.

Я остался докурить сигарету. И все спрашивал себя, почему, ну почему именно сегодня он сделал мне такое признание.

– Жан, я забыл название той церкви, но, по-моему, это была не Нотр-Дам-де-Флер.

Ливанская газета, которая выходила на французском, «Орьен ле Жур», иронизировала по поводу моего пребывания в ФАТХе, на берегу Иордана, где жил Иоанн Креститель, но единственным комментарием были слова Ферраджа, он сказал однажды:

– Главное, ты с нами.

Единственная вещь, как мне думалось, занимает мысли фидаина: как завершится праздник. Потому что палестинская революция на восточных берегах Иордана – да, это был праздник.

Праздник, который длился девять месяцев. Если кто-нибудь познал свободу в Париже в мае 1968, пусть к этим ощущениям он прибавит элегантность, учтивость всех по отношению к каждому, а главное, пусть сравнивает, ведь фидаины были вооружены. В марте Махджуб был уже там, а я и не слышал, как он появился. Он был настолько величественным, что при нем я невольно понижал голос, потому что само его присутствие было безмолвием. Вероятно, эта мораль в духе Сен-Жюста придавала ему такое очарование и притягательность и, когда я говорю о нем, то уверен, что пишу дополнительную страницу в Житии Святых.