Людмила Уварова - В каждую субботу, вечером

И в самом деле, Галина Сергеевна была полной противоположностью маме. Это была отменная хозяйка. Какие пекла пироги и ватрушки! Какие варила борщи, наваристые, с золотистыми пятачками прозрачного жира, что за варенье из грецких орехов с клюквой, которым угощала осенью, с тихой радостью глядя на меня и Кота, уплетавших полные блюдечки!

Она была немногословная, мягкая, никогда никого не осуждала, ни во что не вмешивалась, ни с кем не ссорилась, а если на кухне возникала какая-либо свара, мгновенно уходила к себе.

Свары обычно начинала Лиза. С Лизой я познакомилась на второй день. Как Кот и предсказывал, я услышала ее раньше, чем увидела. Рано утром она встала у нашей двери и начала кричать во весь голос:

— Это еще что такое? Почему пол не вымыт в коридоре? Если новые жильцы переезжают, обязаны пол вымыть!

И так далее, в том же духе.

Мама выглянула из-за двери, вежливо сказала:

— Сегодня вечером вымою.

Однако Лиза не успокоилась, продолжала кричать, что до вечера ждать долго и порядочные люди должны мыть утром, так уж полагается во всех квартирах.

Лиза работала на заводе «Прожектор». Шумливая, по-своему, может, и добрая, она отличалась необыкновенной вздорностью и неуступчивостью. Стоило кому-нибудь ненароком хотя бы на сантиметр сдвинуть ее кастрюлю с конфорки, как она принималась орать и орала до тех пор, пока кастрюлю не ставили обратно точно на то же самое место.

Впрочем, поорав вволю, Лиза тут же успокаивалась и как ни в чем не бывало заводила разговор о нарядах или об очередном хахале, пришедшем к Ляле Барташевич.

Муж Лизы был машинист. Кот рассказывал, что он обладал редкой покладистостью, Лиза вертела им как ей угодно, но жили они, благодаря его характеру, дружно. В позапрошлом году случилось несчастье: поезд потерпел крушение, и машинист погиб.

Удивительная вещь! При жизни мужа Лиза подолгу пилила его, часто придиралась по пустякам, но когда его не стало, она вдруг поняла, какого потеряла человека. Лиза стала часто плакать и любила подробно рассказывать о том, как хорошо, ладно жили они с мужем, никто никому и слова поперек не сказал…

Порой к нам в квартиру приходила Ляля Барташевич позвонить, у них в квартире не было телефона.

Я любила слушать, как она говорит по телефону. Трубку она держала любовно, словно руку близкого человека, и говорила тихо, многозначительно. Даже простое слово «хорошо» произносила так, будто давала клятву.

А еще больше я любила смотреть на ее янтарные глаза, на лицо, кожа которого похожа на чуть зарумянившийся абрикос, на пышные, русого цвета волосы, из которых Ляля мастерила разнообразные прически: то распустит по плечам, то короной обернет вокруг головы или поднимет кверху так, что затылок с пушистыми завитками остается открытым.

Ляля работала в нашем домоуправлении счетоводом. Лиза уверяла, что из-за Ляли в конторе домоуправления день-деньской толкутся мужики, словно медом приклеенные, и каждый наскоро придумывает причину, зачем пришел: кран надо исправить, или со слесарем поговорить охота, или требуется починить крышу, или еще что-нибудь в том же роде.

Весь наш дом знал, что поклонников у Ляли хоть отбавляй. Но к тому времени, когда мы переехали, Ляля уже остепенилась, и у нее два раза в неделю бывал только один, на вид очень солидный, мужчина.

Вездесущая Лиза, разумеется, узнала о нем все. Конечно, он был женатый, семейный, само собой, тщательно скрывал от жены посещения Ляли, а вот ежели жена бы узнала, она бы этой самой Ляле показала, где раки зимуют…

Все это Лиза рассказывала с увлеченностью человека, любящего влезать в чужие дела, и однажды Галина Сергеевна, не выдержав потока Лизиных слов, остановила ее:

— Будет тебе, Лиза, не все ли равно, кто он такой?

Лиза взвилась. Раздув широкие ноздри, она обернулась к Галине Сергеевне:

— Вы что, никак попрекать меня вздумали?

И пошла-поехала. Остановить ее было невозможно. Галина Сергеевна уже успела скрыться в своей комнате, а Лиза все еще продолжала с надрывом перечислять собственные достоинства — любовь к справедливости, стремление всегда говорить одну только правду в глаза, и еще она кричала, что не потерпит никаких замечаний в свой адрес, будет жить только так, как сама разумеет, и ни один человек на всем свете ей не указ…

А мы с Котом подсмеивались втихаря над Лизой. Кот говорил:

— Она несдержанная, крикливая, но зато добрая…

Он любил во всех людях искать хорошее. Если даже и не находил того, чего искал, старался придумать, и порой наделял кого-то решительно недостойного всевозможными превосходными качествами, и никогда не испытывал разочарования, даже тогда, когда видел прямую подлость, злобу, неблагодарность…

Делился только со мной:

— Лучше забыть плохое, а помнить только хорошее…

— Ты можешь забыть плохое? — спрашивала я.

— Могу, — отвечал он, и я верила ему.

Ночью я проснулась от холода. Кругом была черная-пречерная ночь. Я встала, сняла маскировочную штору с одного окна, и сразу же в комнату ринулась луна всей своей пронзительно-ледяной, негреющей округлостью, сверкнул стакан на столе, зеркало в ответ тускло блеснуло, и по давно не метенному полу пролегла узкая светлая полоса.

Мне вспомнился мой сон. Во сне я видела того, благодаря кому осталась жить. Снова приблизилось ко мне его лицо, широко расставленные глаза и курносый нос. Отчетливо были видны короткие рыжеватые ресницы, родинка на подбородке, щеки темнели отросшей щетиной.

И опять донесся до меня зловещий квакающий звук летящей откуда-то издалека мины, она словно бы пела по-своему, эта небольшая, несущая смерть штучка, и я почему-то заслушалась, не понимая, откуда же взялся этот странный звук…

— Ложись! — крикнул он, я обернулась к нему, все еще ничего не соображая, и тогда он с размаху упал на меня и закрыл собой. Сразу стало очень душно, нечем дышать и так жарко, словно я попала в пылающую печь, и я попыталась было высвободиться, но он не пускал меня, и вдруг руки его бессильно отпали, и я ощутила на лице что-то горячее, липкое. Это была его кровь.

Я вскочила с земли. Он лежал, глядя на небо внимательным, но уже не видящим никого взглядом. И рот был открыт: казалось, он хотел сказать что-то, да не успел, или смерть настигла его в тот самый миг, когда он произнес какое-то слово, а какое именно — я уже никогда не смогу узнать.

По лицу его медленно, вяло бродила невесть откуда залетевшая муха.

Почему в такие моменты вдруг запомнишь какую, казалось бы, ерунду?

Ну к чему мне эта муха? А я до сих пор все еще вижу, как лениво, словно бы нехотя пробирается она от его глаз ко рту, а он ничего не чувствует.

Вот как получилось: закрыл своим телом и принял на себя мину, летевшую прямо ко мне. И осколок мины убил его. А я осталась жить.