Людмила Уварова - В каждую субботу, вечером

Они получили вот эту комнату, в Черкизове, переехали вместе с матерью Алеши, отец его к тому времени уже умер, в скором времени умерла и мать. Комната была хорошая, с удобствами, но Клаве так часто вспоминался сарай во дворе, небо, видное в крохотное, прорубленное Алешей окошко…

— Пойду достираю, — сказала Маша.

— Нет, ты вот что, лучше пойди в магазин, надо отоварить карточки, — сказала Клава. — У нас жиры не взятые и, помнится, не весь сахар.

— Весь, — сказала Маша.

— Разве? Ну, все равно, иди возьми, что будет, лярд, или баранье сало, или смальц…

— А постирать когда? — спросила Маша.

— Потом, успеется.

Маша ушла. Клава проводила ее взглядом.

— Помощница у нас дочка, лучше не сыщешь.

— Она какая-то раньше времени взрослая, — сказал Дмитриев.

— Чего ж удивительного? Жизнь-то у нас какая была без тебя? Все с нею, как с равной, советуешься, с кем же еще?

— Подруги у нее есть? — спросил Дмитриев.

— Вроде есть.

— По-моему, ты ее чересчур загружаешь по дому, она, наверное, и уроки не успевает готовить…

Клава пожала плечами, ничего не ответила.

— Она же еще в конце-то концов маленькая, как говорится, подросток, ей бы еще бегать, и в куклы играть, и с подругами в салки там или в прятки, и в кино ходить и еще куда-нибудь, а она у тебя и стирает, и готовит, и за Петькой смотрит…

Клава сдвинула длинные красивые брови.

— Да ты что, Алеша? Как же иначе? Я на заводе вкалываю будь здоров, иногда до позднего вечера из цеха не выйду, Петька один-одинешенек, что же ей, выходит, в кино бежать или в прятки прятаться, а Петька как хочет?

Дмитриев долго молчал. Потом взял Клавину руку, провел по своему лицу.

— Теперь все иначе будет, — сказал.

Приподнял голову, прислушался. Спросил почему-то шепотом:

— Никак, ушла Маша?

— Ушла, — так же шепотом ответила Клава.

Он погладил Клаву по голове, отбросил назад волосы, упавшие на Клавин лоб.

— Опять мы с тобой вдвоем, — сказал тихо.

— Опять, — словно эхо отозвалась она.

Во вторник собрались у Дмитриевых гости.

Пришла старшая сестра Алевтина, а также Клавин отец, краснолицый старик, сразу видно, что не дурак выпить, и Клавина подруга Дуся, на «Серпе и молоте» когда-то вместе в одном мартеновском цехе вкалывали, Клава машинистом подъемного крана, Дуся лаборанткой в цеховой экспресс-лаборатории.

Позвали соседей, старуху Квашневу и Федора Ивановича, инвалида, обе ноги в гражданскую потерял, с женой, проживавшими в комнате, рядом с кухней.

Клава напекла пирогов, еще с войны у нее было около трех килограммов крупчатки первого сорта, поставила на стол тушенку, привезенную Дмитриевым, наложила полную миску рубинового от свеклы винегрета, еще была селедка с луком, и жаренная с колбасным фаршем картошка, и две бутылки водки, одну принесла Дуся, Клавина подруга.

Дуся, некогда хорошенькая, смуглолицая, глаза темно-синие, почти черные, похожие на сливы, малиновый рот, рыжие, непокорные волосы волнами на плечах, за эти годы тоже изменилась, стала худой, узколицей.

«Одни глазища остались», — подумал Дмитриев.

Однако когда уселись за стол и Дуся очутилась рядом с Дмитриевым, она вдруг оживилась, повеселела, стала неожиданно походить на ту прежнюю Дусю, умевшую вскружить голову любому мужику.

Дмитриев вспомнил, как неистово ревновал Дусю ее муж Геннадий, красивый, рослый парень.

Дмитриев знал со слов Клавы, что Геннадий ушел на фронт месяца на два позднее Дмитриева и в сорок втором погиб, подорвался на мине, где-то под Курском.

Клавин отец Василий Куприянович поднял рюмку, сказал:

— С возвращением тебя, сынок!

Все выпили. Даже Маша пригубила капельку, даже Петька, сидевший на коленях отца, ткнулся носом об отцовскую рюмку, что означало, он тоже присоединяется к тосту.

Алевтина, сестра Дмитриева, поджала поблекшие губы, сказала надменным тоном:

— Что это за тост такой? Мой Митя был бы сейчас здесь, он бы такой тост выдал — все бы закачались!

— А чем же мой тост плох? — спросил Василий Куприянович.

— Не плох, а короток, — отрезала Алевтина.

Она была удачлива, может быть, потому хвастлива. Клава считала, что война обошла ее стороной, с первых дней начала работать в ОРСе номерного завода, и муж был при ней, имел бронь, часто ездил в командировки, и теперь тоже был в командировке в Ташкенте, сулился привезти урюк и рису, он был не промах, работал в отделе снабжения крупного машиностроительного завода и умел, как говорила все та же Клава, обеспечить семью по самое горлышко.

Дмитриев понимал, что Клава, хотя и пытается это скрыть, немного завидует Алевтине.

Сам он, разумеется, не питал к сестре решительно никакой зависти, но подчас она раздражала его откровенной своей хвастливостью, все, что принадлежало ей, было, как она полагала, самым лучшим, непререкаемо первосортным: и муж Митя, и дочь с внуком, и комната в заводском доме с балконом и чуланчиком в коридоре, в почти отдельной квартире, поскольку единственный сосед, старый кадровый рабочий, овдовев, снова женился и большую часть времени проводил у новой жены.

Дуся поставила на стол недопитую рюмку, сказала:

— Вот ведь как бывает, мы тебя, Алеша, давным-давно похоронили и не думали, не гадали, что ты вернешься, и Клава тебя уже не ждала…

— Нет, ждала, — возразила Клава, — и минуты я не верила, что Алеша погиб!

— Я тоже не верила, — сказала Маша, а Петька, уписывающий тушенку с винегретом, оторвался на миг от тарелки, пробормотал с полным ртом:

— И я не верил…

Все засмеялись. Алевтина вынула платок, обмахнула сухие глаза.

— Что за парень наш Петюня, — сказала задушевно. Петька, улучив момент, показал ей язык и снова уткнулся в свою тарелку.

Клава погрозила ему пальцем. Потом сказала:

— Вот чем хотите клянусь, детьми своими поклясться могу, я его ждала, каждый день ждала. Утром, бывало, проснусь, может, думаю, сегодня он явится? Вечером с работы домой спешу и по лестнице как рвану, ни на что не погляжу, устала не устала, бегу, что есть сил, вдруг, думаю, он уже здесь, дома, ждет меня.

Голос ее дрогнул. Маша тихонько положила руку на ее ладонь.

— Думаете, нам легко было? — снова начала Клава, чуть погодя. — Все, все, как есть, пережили: и налеты, и воздушные тревоги, и вахты фронтовые, когда по нескольку дней из цеха не выйдешь, а сердце все, как есть, изболится, потому как дома ребята одни, и что там у них, все ли в порядке, не сожгли ли дом, не убежали ли в чем есть на улицу, не голодные ли, ничего неизвестно…

Закрыла лицо обеими ладонями, но тут же снова открыла лицо, тряхнула волосами:

— А тут Маша заболела, что делать? Гляжу, тает девчонка, вдруг, думаю, не сберегу, что тогда скажу Алеше?

Сложила вместе большие, тяжелые ладони с раздавленными работой пальцами.