Людмила Уварова - Теперь или никогда!

Так произошла эта встреча, которая разом изменила течение всей жизни юноши.

С этого дня он стал неузнаваем. Могло показаться, что он даже примирился с отцом и братом. Он попросил отца помочь ему устроиться куда-нибудь на работу. И вскоре уже по протекции отца начал работать мастером в модной сапожной мастерской господина Воронько.

Хозяин мастерской был весьма доволен своим молодым помощником.

— У него золотые руки, — говорил он своим друзьям.

Мог ли он знать, что молчаливый, работящий парень, мастер, который мог выполнить любой, самый сложный заказ, был смелым разведчиком, на чьем счету числились уже немалые заслуги: он не раз участвовал в диверсиях против немцев, в поджогах и убийствах фашистских чинов.

И еще одного не знал хозяин Васи: того, что господина Гомберга, грозного начальника военно-полевой полиции, убил не кто иной, как мастер Василий Журавский, у которого были не только золотые руки, но и необыкновенно спокойный, невозмутимый характер.

Катя Воронцова принесла Петру Петровичу известие, которое в тот же день подтвердилось: из Берлина приехали два важных чина, ожидаемых местным начальством, — генерал и капитан.

Под вечер Петр Петрович вышел вместе с Митей погулять в городской сад, и Митя нацарапал на крайней скамейке средней аллеи едва заметную букву «П».

А вечером явился сам Валерий Фомич Осипов.

— Жильца вашего еще нет? — спросил он.

— Еще нет, но скоро будет.

— Рассказывайте, что случилось…

— Приехали из Берлина двое: генерал и капитан.

— Вы их не видели?

— Да нет, откуда…

— Скажите Кате — пусть постарается узнать их фамилии и что за цель приезда.

— Хорошо.

Осипов ушел, как и явился, очень тихо, и почти сразу же пришел Раушенбах.

Он выглядел очень довольным, даже напевал что-то про себя, что было необычным для него.

— Можете поздравить меня, — обратился Раушенбах к Петру Петровичу, — сегодня я получил благодарность от самого господина цу Майнерт.

— А кто это такой — цу Майнерт?

Раушенбах важно приподнял брови.

— Вы не знаете? Это очень требовательный господин, генерал-инспектор. А я отличился: приготовил такое заливное и такой паштет, которого он, наверно, и в Бургундии не едал. Сам фон Ратенау был в восторге, и генерал тоже похвалил меня!

И толстый немец от полноты чувств блаженно прикрыл свои маленькие глаза пухлыми, набрякшими веками.

«Значит, его фамилия цу Майнерт, — подумал Петр Петрович. — Вот я уже и знаю, кто такой и как его зовут».

Мысли его перебил Раушенбах:

— Да, пока не забыл… Я сказал, что живу в хорошем доме и что вы превосходный хозяин.

— Кому это вы сказали? — удивленно спросил Петр Петрович.

— Господину военному коменданту.

— Фон Ратенау?

— Да, конечно. И он сказал, что если у вас имеется еще одна комната, чтобы я пригласил сюда жить капитана Хесслера.

— Кто это такой — Хесслер?

— Он сопровождает господина цу Майнерта.

— Пожалуйста, — сказал Петр Петрович. — У нас ведь все равно столовая пустует; я целый день на работе, а когда прихожу, могу поесть и на кухне…

Так в доме Петра Петровича появился еще один жилец — капитан Хесслер.

Разумеется, на другой же день Митя побежал в городской сад и нацарапал на скамейке маленькую букву «ф».

И к вечеру в фотографию «Восторг» явился Вася.

Как нарочно, именно в это самое время в фотографии находилась мадам Пятакова: привела с собой приятельницу, жену владельца модной сапожной мастерской Воронько.

Завидев Васю, мадам Воронько воскликнула:

— Кого я вижу, наш Василий!.. — И, обратясь к подруге, пояснила: — Знаете, дорогая, это такой мастер, такой мастер… Поверьте, он делает туфли ну просто не хуже, чем в самом Париже!

Вася казался невозмутимым.

— У меня вот какое дело, — медленно произнес он. — Хотелось бы увеличить карточку отца и матери. Скоро годовщина их свадьбы, и я бы хотел увеличить их карточку, когда они снимались лет двадцать пять тому назад.

— Это похвальное желание, — одобрил Петр Петрович и, обратясь к дамам, сказал: — Приятно в наше время видеть такое почитание родителей. Не правда ли?

— О да, — подхватила мадам Воронько. — Мой муж, кстати, очень доволен вами, Василий…

Вася молча поклонился.

— Ну ладно, — сказала мадам Пятакова. — Мы обо всем договорились. Значит, завтра утром вы будете снимать мою подругу.

Петр Петрович наклонил голову.

— С удовольствием.

«Первая дама» города кокетливо погрозила мизинцем.

— Смотрите, чтобы вы изобразили ее такой же красивой, как и меня.

— Постараюсь, мадам, это также и мое горячее желание…

Дамы ушли. Вася и Петр Петрович остались вдвоем.

— У меня новый жилец, — быстро проговорил Петр Петрович.

— Кто?

— Какой-то капитан из Берлина. Фамилия Хесслер.

— Кто его поселил?

— Мой Раушенбах. Сказал, что весьма доволен своим жильем, а также и хозяином.

Вася слегка усмехнулся:

— Заслужили, стало быть.

— Как видишь.

— Ладно, передам по назначению.

— Привет.

И Вася ушел, пообещав на днях занести карточку родителей. В целях конспирации это было все-таки необходимо.

Хесслер оказался красивым молодым немцем. Холеное, хорошо выбритое лицо, холодные глаза. По-русски знает всего два слова: «Как зовут?»

Он так и обратился к Петру Петровичу, не глядя на него:

— Как зовут?

— Петр Старобинский.

Раушенбах что-то быстро заговорил. Хесслер ответил ему, едва цедя слова сквозь зубы. Раушенбах перевел:

— Он приказал: когда дома, чтобы никто к нему в комнату не входил.

— Хорошо, никто не войдет.

Раушенбах перевел ему слова Петра Петровича.

— И чтобы собака тоже не входила. Он не выносит собак.

— Будет исполнено.

И вот таким образом в доме Петра Петровича поселился капитан Хесслер, который за все время, что он прожил здесь, не сказал с хозяином дома и трех слов.

…Генерал цу Майнерт, приехавший вместе с капитаном Хесслером из Берлина, был недоволен самым серьезным образом: в городе действуют подпольщики, связанные с неуловимыми партизанами, это они убили начальника полиции, они взорвали склад с немецкими боеприпасами, спустили под откос целых четыре эшелона с гитлеровцами. Совсем недавно ночью неожиданно возник пожар на бирже. Когда прибежали солдаты, дом уже догорал. Многие важные документы погибли в огне.

В городе усилились аресты. Карательная тюрьма была забита до отказа. Но цу Майнерт требовал все новых репрессий. В комендатуре у военного коменданта фон Ратенау и в гестапо происходили длительные совещания, и каждый раз цу Майнерт говорил: