Миклош Залка - Осада

Спрыгнув в придорожный кювет, Петер растянулся на его дне. Потом достал табакерку и начал крутить цигарку. Руки дрожали, и табак сыпался больше на землю, чем на бумагу.

Петер ругался. «Хорошо же я влип…» — подумал он, жадно затягиваясь сигаретой. Снял винтовку и, зажав ее между колен, покачал головой. «И ни одной тебе штабной машины». Эти машины он считал верным признаком отступления, так как обычно они удирали первыми. «Если только их всех не разгромили…» Петер вздохнул и начал следить за дорогой. Но машин не было.

Петер выбрался из кювета и побрел дальше. Во рту пересохло, за глоток воды он был готов отдать полжизни. Но поблизости не было ни одного колодца. Он шел вдоль виноградников и решил сойти с дороги. «Здесь обязательно должен быть колодец». Вскоре Петер увидел давильню, прилепившуюся к склону холма. Строение было довольно ветхим, на дверях висел огромный замок марки «Эльзет». Петер узнал его по контурам корпуса. Оглянулся: нигде ни души. Двумя ударами приклада он сбил замок, но дверь оказалась заперта еще и на внутренний замок. Петер подналег на дверь плечом и вместе с ней упал в полуподвал, больно ударившись коленями.

Зажег спичку и сразу же увидел стоявшую на бревнах бочку. Постучал по ней, она оказалась полной, но крана не нашел. Зажег новую спичку. И заколебался: стрелять ли ему в бочку? Ему было жаль вина, которое попусту вытечет на пол. «Если не я, то это сделает кто-нибудь другой», — подумал Петер и выстрелил в верхнюю часть бочки. По бокам бочки потекло вино. Тогда он выстрелил еще раз, но теперь уже в низ бочки. Вино вырвалось из пробоины тонкой упругой струйкой. Он зажег еще одну спичку, нагнувшись к струе, вдоволь напился.

«Доброе вино». Выпрямился и пожалел, что с ним нет фляги, которую можно было бы наполнить вином. Приятная теплота разлилась по всему телу. Он попил еще, но не потому, что хотелось пить, а просто так, чтобы еще раз почувствовать вкус вина.

Вино хлестало на пол. «Очень доброе вино, — прищелкнул он пальцами, — с ним совсем другая жизнь…» Он не мог удержаться и снова наклонился к струйке. Попил, вытер губы. «Окосею, и в конце концов меня кто-нибудь пристрелит тут, как паршивую собаку…»

Дойдя до порога, Петер остановился.

По дороге мчались легковые машины. Петер смачно выругался. «Значит, прорвались».

Он сбежал к дороге. Вскоре к нему подъехала машина, которую Петер заметил только тогда, когда она поравнялась с ним. Пассажир, высунувшись из окошка, спросил:

— Из какой части?

По тону голоса Петер понял, что спрашивавший привык приказывать. Он остановился и в свою очередь спросил:

— Ваше звание?

— Генерал-майор.

— Господин генерал-майор, докладывает рядовой третьего взвода первой роты тридцать второго велосипедного батальона Фёльдеш. Покорнейше докладываю: следую на свой регулировочный пост!

— Что?! Какая часть?

— Третий взвод первой роты тридцать второго велосипедного батальона… — одним духом выпалил снова Петер, соображая, существует ли вообще такая часть.

— В составе какой части воюете?

— Покорнейше докладываю, не знаю.

— Как так не знаете?!

— Покорнейше докладываю, мы прибыли только вчера вечером после отдыха…

— А куда идешь, знаешь?

— На перекресток дорог, покорнейше докладываю. Нужно сменить товарища.

— Как фамилия командира вашего батальона?

— Барланги, — быстро ответил Петер, а затем выпалил: — Господин капитан Дьюла Барланги-Бенкё, покорнейше докладываю.

Генерал махнул рукой, машина рванулась вперед, обдав Петера грязью, и укатила. Петер еще немного постоял по стойке «смирно», глядя вслед машине, потом рассмеялся. «Классно получилось… Этот теперь прикажет разыскать капитана Барланги-Бенкё из тридцать второго батальона. Ищи, ищи ветра в поле, дорогой друг…»

В веселом настроении Петер зашагал дальше и уже жалел, что не дал выдуманному капитану фамилию посмешнее. «Этот олух проглотил бы и почище… Чем дальше война, тем острее у командования ум…» И Петер задумался, почему такое серьезное дело, как война, доверяют бездарным генералам. Он опять огорчился. «Балбесы, не нужно было ее вообще начинать…»

Артиллерийская канонада все еще не умолкала.

«Сколько времени может длиться артиллерийская подготовка?» Сейчас он точно не помнил, когда она началась, но длилась уже долго, час, может быть, и того больше. Ему вспомнился стрелковый окоп. «С тех пор там, наверное, все с ума посходили». От этой мысли его всего даже передернуло. «Такую артподготовку русские зря вести не будут, значит, потом начнется настоящий цирк… От этого и мертвого понос прохватит…»

Под сапогами чавкала грязь. И было странно среди страшного грохота, раздиравшего небо и землю, слышать этот тонкий хлюпающий звук. Удивительно, что Петер его слышал. Он опять вспомнил свой окоп, а затем и балду ротного.

Он уже забыл фамилию поручика, помнилось только, что она двойная. «Это никуда не годится, это непорядок, — мысленно укорял себя Петер. — Святая обязанность каждого солдата — знать имена и фамилии своих вышестоящих начальников, даже если те и порядочные скоты. Интересно, нацепил ли свою саблю ротный? Этот «защитит» Будапешт…»

Петер оглянулся назад. На горизонте разлился багрянец. На дороге ни души. Уже должны были бы появиться машины с солдатами, причем не несколько, а много, но их почему-то не было.

Петер взглянул на небо, на котором вспыхивали и переливались какие-то огни. Прищурив глаза, он искал самолеты, но увидел только вспышки орудийных выстрелов. Свист снарядов, сливавшийся в сплошной гул с разрывами, прямо-таки до боли резал слух. Голова гудела. «До каких же пор? Мать вашу… До каких?»

Возникла боязнь, что красные войдут в Будапешт раньше, чем он. «Ни дна вам, ни покрышки! Подождите хотя бы до тех пор, пока я доберусь домой и переоденусь».

Петер внимательно следил за местностью: не шатается ли случайно в ночи добрый человек-крестьянин, который может раздобриться и вынести какие-нибудь штаны и пиджак. Он бы заплатил, не обидел. А если не даст, то можно отнять у него силой его собственные, и пусть он тогда катится на все четыре стороны. Но вокруг не было видно ни души.

Он сморщил лоб. «Глупости. В это время крестьяне либо спят, либо подыхают в окопах, до смерти оглушенные этой сумасшедшей артиллерийской канонадой». Лицо Петера горело от злости. Громко ругаясь, он посылал к чертовой матери тех, кто выдумал эту войну. «Превратили меня в хищника: я убиваю, вламываюсь из-за бутылки вина в чужое владение, готов ограбить человека из-за одежды…» — с горечью и злостью думал Петер, зная, что, попадись ему сейчас под руку кто-либо, он безо всякого угрызения совести, безжалостно раздел бы первого встречного-поперечного, а если тот начал бы сопротивляться, то и убил бы. «Из-за какой-то дрянной одежды. Человека вынуждают стать диким зверем, ну просто-таки вынуждают…»