Миклош Залка - Осада

Позднее, оказавшись в районе Капосташмедере, он все-таки пожалел, что не вернулся.

В Уйпеште он остановился только для того, чтобы сверить с уличными часами свои. «Три четверти двенадцатого…» Он выругался. Если бы не проспал, то уже давно был бы дома на Чепеле.

Подошел к трамвайной остановке, подождал, осмотрелся. «Здесь даже не чувствуешь войны».

Прохожих на улице было мало. Какая-то полная женщина сказала, обращаясь к Петеру:

— Если ждете трамвай, то напрасно…

— Это почему же?

Толстуха, не останавливаясь, бросила на него беглый взгляд и сказала:

— Подождите, может, придет… — Она сильнее затянула на голове платок и ускорила шаги.

Петер закурил и двинулся дальше пешком.

«По набережной Дуная до конца…» Он прикинул в уме расстояние. Глядишь, часа через три с половиной буду дома. А может быть, и через три».

С Дуная дул пронзительный холодный ветер.

Петер шагал бодро. Время от времени он широким движением вскидывал руку и смотрел на часы. Непривычно было чувствовать их на руке. Несколько раз он посматривал и на кольцо. «Со временем привыкну и к нему».

У острова Маргит от моста Арпада шли патрули с нилашистскими повязками на рукавах, в черных мундирах, вооруженные автоматами. Петер заметил их слишком поздно и уже не мог обойти. Их было пятеро. «Шли бы вы все к… бабушке», — выругался мысленно Петер и, выбросив вперед правую руку, громко приветствовал их:

— Верность! Да здравствует Салаши!

— Верность! — ответил начальник патруля, но все же остановился и попросил: — Ваши документы.

Петер остановился. Двое патрульных сразу же зашли к нему за спину. Он протянул отпускной билет старшему.

Однако нилашист не взял его.

— Прошу твое командировочное предписание, братишка. Отпускные билеты недействительны.

Петер удивленно уставился на нилашиста.

— Как это недействительны? Мне его выдали… Еще вчера, за подбитый русский танк.

— Нужно командировочное предписание.

— У меня его нет. Я получил только это… — Он помахал отпускным билетом. — Мне его вручил сам командир роты.

— Когда?

— Вчера в полдень. После чего я сразу же отправился в путь.

Наконец нилашист взял билет, прочитал и положил к себе в карман.

— Пойдемте с нами, — сказал он.

Петер возмущенно запротестовал:

— Никуда я не пойду. Вы что думаете, что с фронтовиком можно так…

Кто-то ткнул его дулом автомата, другой сорвал у него с плеча винтовку.

— Заткнись, дезертир!

— Я протестую! Я не дезертир!

— Марш! Негодяй!

Его слегка подтолкнули.

Петер ругался про себя, но шел. «Меня не могли обмануть… Если бы нужно было командировочное, то этот приказ объявили бы всем… Меня, видимо, хотят разыграть… Мой документ действителен и верен, как само святое писание… Между прочим, у меня на лбу не написано, что я дезертир…»

Шли они недолго. У дощатого забора, залепленного разными плакатами и приказами, начальник патруля остановился и, повернувшись к Петеру, сказал:

— Вот плакат, видишь? Читай, братишка!

Петер прочитал, и колени его задрожали.

«…с сегодняшнего дня все отпуска отменяются, — говорилось в приказе. — Военнослужащие, находящиеся в отпусках, должны немедленно вернуться в свои части, а если это невозможно, то явиться в ближайшую воинскую часть. Нарушителей данного приказа считать дезертирами и подвергать наказанию на месте…»

Петер не верил своим глазам.

Нилашисту вскоре наскучило ожидание, и он мягко спросил:

— Так, значит, что вы выбираете, братишка?

«Твою мать…» И глубоко вздохнув, ответил:

— Вы еще спрашиваете? Вы что бы выбрали на моем месте? Ну вот, видите, я готов!

— Тогда мы быстро договорились.

Вдруг Петеру, как ему показалось, пришла в голову прекрасная мысль:

— Дайте мне мой документ, и я немедленно отправлюсь в свою часть.

Нилашист широко улыбнулся.

— Нет, братишка, так дело не пойдет. Я знаю здесь поблизости очень хорошее воинское подразделение, — говорил нилашист, будто приглашал Петера в первоклассный ресторан. — Туда-то мы вас и проводим. Вы сказали, что подбили танк, значит, у вас имеется боевой опыт. Вот мы и зачислим вас согласно вашей военной специальности истребителем танков в дивизию «Хуняди». Причем в качестве добровольца…

Говоря все это, нилашист так сладко улыбался, что Фёльдеш еле сдержался, чтобы не врезать ему в рожу.

— Не разрешите хотя бы на минутку забежать домой? — спросил грустно Петер. — Я только сообщу матери, что жив и здоров. Два года не был дома…

— Так что вас больше устроит: дивизия «Хуняди» или же экзекуция? — ехидно, но настойчиво спросил нилашист.

«Вот пристал, скотина… Все равно смоюсь от вас…» — подумал про себя Петер, а вслух сказал:

— Пошли уж…

Подпоручик Иштван Надь всего лишь неделю назад снова облачился в военную форму и теперь, идя по горной дороге, которая по самому краю обрыва вела наверх, чувствовал себя так, будто он не шел, а браво маршировал, приближаясь к заветной цели. Причем делал он это довольно легко. Его подчиненные, тяжело дыша и громко отдуваясь, еле тащились вслед за ним, а он с веселым выражением лица смотрел на лежавшую перед ним местность. Сердце его билось размеренно и спокойно, словно он шел по ровному месту или по асфальтированному шоссе.

«Молодец, паршивое», — подумал он с любовью о своем больном сердечке.

Склон горы справа от дороги постепенно стал пологим, и взору Иштвана открылся вид на долину, увидев которую он начал искать глазами дом из красного кирпича и скоро нашел его. Однако с такой высоты большой четырехэтажный дом казался довольно маленьким, и подпоручик разочарованно вздохнул.

«Ничего, как-нибудь после…»

До армии Иштван Надь преподавал в Уйпештской гимназии венгерский язык и историю. Из-за порока сердца, который у него нашли врачи, его не взяли в армию, однако, движимый высокими патриотическими чувствами, он все-таки добился, чтобы его взяли преподавателем в допризывную организацию «Левенте», где Иштван настолько хорошо зарекомендовал себя, что вскоре был назначен старшим преподавателем. Это назначение, явившись своеобразным бальзамом для его измученной души, обрадовало его так, что он даже забыл о ярлыке «не пригоден к военной службе», который ему приклеили после окончания академии, более того, эту радость не омрачило даже известие о болезни родной матери, которая не раз говорила ему: «Знаешь, сынок, кто высоко поднимается, тому и падать глубже». Произнося эти слова, она, по обыкновению, еще туже затягивала узел платка под костлявым подбородком.

«Она и сейчас сказала бы мне то же самое», — подумал Иштван, решив про себя, что он поступил совершенно правильно, не зайдя домой, чтобы попрощаться с ней.