Лариса Федорова - Не лги себе

Теперь до отъезда осталось пять дней. И снова маленький лесной поселок на берегу Унжи, бревенчатая контора леспромхоза с шумливым директором и бесконечные приказы, которые Лида должна писать под диктовку. И все о лесе: вырубка, вывозка, посадки. Иногда ей кажется, что и сама она в этом лесном краю не больше, чем сосенка — юная корабельная сосенка, потому что Лида тоже высокая и тоненькая, а летом еще и рыжеватая.

В тот день ее ждало письмо от мамы. Оно лежало в вестибюле, где обычно находили свою почту отдыхающие, возомнившие почему-то, что им должны писать каждый день, и не только родственники, но и знакомые. На этот счет Лида никогда не заблуждалась, но все-таки, поддаваясь общему настроению, всякий раз заходила в вестибюль, когда возвращалась с пляжа. И вот наконец ей тоже письмо.

Она взяла его и пошла к беседке — месту уединенному и опасному, поскольку именно здесь высокий берег дал глубокую трещину.

Старенькая библиотекарша никаких особых новостей дочери не сообщала. Только подтверждала, что Лидино письмо получено и что все конторские радуются за Лиду, наконец-то увидевшую море. Потом мама, которая всегда любила книги и описания природы, сама пустилась в пространные и удивительные для Лиды рассуждения: «Вчера ездила я в Макарьев, попросилась вместе с директором. Посадил меня с собой в кабинку и всю дорогу спрашивал о тебе. Ничего, говорю, хорошо отдыхает, спасибо, что охлопотали путевку. А сама во все глаза на природу нашу любуюсь. Ты вот морем восторгаешься, а по мне так лучше наших мест на свете нету. Река-то какая! Чистая да плавная такая. Макарьевские берега высокие, а по ним все деревеньки лепятся, одна другой краше. И никакому дому на задворки уходить не хочется, все по бережку, да по бережку. Одна деревня кончится, тут же другая начнется. Зато на нашем берегу — леса. Отмели песчаные, а за ними леса темным-темны. Дух занимается, вот какая красота. Стали к Макарьеву подъезжать, Федор Лукич и спрашивает: «А замуж она там не выскочит? Оставит меня без секретарши». А я ему: «Не беспокойтесь, Лидочка у меня степенная, на первого встречного не бросится. Она с писателем подружилась». — «С каким? Как его фамилия?» А я говорю: «Про фамилию она ничего не пишет, а зовут его Михаилом Никитичем…»

Лида положила письмо на колени и задумалась. Чудачка эта мама. Ну зачем она разболтала Федору Лукичу о писателе. Михаил Никитич человек семейный, не дай бог до жены донесется, что дружит он на курорте с какой-то девушкой. А жена вдруг ревнивая, скандалы начнутся. Даже представить немыслимо, что такого человека, как Михаил Никитич, какая-то женщина, пусть и жена, начнет допекать ревностью. Он и оправдаться-то не сумеет. Будет смотреть на нее своими тихими серыми глазами и улыбаться.

— Что пишет мама?

Лида вздрогнула и покраснела. Это Борис Николаевич, земляк из соседней области. Пожилой, а подкрадывается, как молоденький. Они сидят за одним столом: Лида, Борис Николаевич и Михаил Никитич. На днях четвертого посадили — одну москвичку в голубых шортах, хотя в курортных правилах совершенно ясно сказано, что в шортах положено ходить только на пляже.

— Откуда вы знаете, что письмо от мамы?

— Я все знаю. Угадываю мысли, предсказываю судьбу и даю полную картину того, что было.

— А у меня ничего не было, — с улыбкой сказала Лида.

— Совершенно верно. Вы только что родились. Вот здесь, у моря. Отсюда все и начнется.

Войти в беседку прорицатель все-таки не решился. Так и стоял в кустах, с купальными тапками под мышкой.

— А что начнется? — поддаваясь игре, спросила Лида.

— Любовь.

Лида вспыхнула. Беда, когда краснеют блондинки. Румянец окатывает не только лицо, но и шею.

— Любовь? Вот придумали! Да с чего вы взяли?

— Девочка, это видят все!

Лида чуть не плакала. Щеки ее горели до боли, а глаза то вниз, то в сторону…

— Вы говорите о Михаиле Никитиче? Но какая же тут любовь?! Зачем придумывать, это нехорошо. Мы — друзья.

Борис Николаевич, довольный, что нашел повод повеселиться, облокотился на барьер, подперев свои дряблые щеки, не спуская с Лиды смеющихся глаз. Какой же она ребенок! Ведь и впрямь влюбилась. Напрасно, напрасно! Все, что происходит на море, на его берегах, забывается. Но об этом знают только пожилые. А юность всегда чему-нибудь верит!

— Значит, не любовь? Тогда прошу прощения. Считайте, что разговора не было… Скучно здесь. Купаться холодно, флиртовать неудобно — стар. И все-таки, дорогая Лидочка, я никогда не ошибался — Михаил Никитич к вам неравнодушен.

И ушел. Смущение девушки занимало его какую-то минуту. Ему и впрямь было скучно, а когда скучно, то все равно, какие семена бросать в почву — добрые или злые.

Семя было сладким и злым. Неужели, неужели Михаил Никитич полюбил ее? Нет. Это невозможно! А почему? Сколько угодно таких случаев, когда художники или писатели влюбляются в самых обыкновенных. Гейне, например, или Гете. Лидина мама все их биографии знает. Или вот еще один писатель — русский, в секретаршу свою влюбился. Правда, она очень красивой была. Но ведь и Лида не дурнушка, чего уж тут прибедняться. Все говорят, что цвет лица у нее прямо-таки необыкновенный. А с чего ему быть плохим — в лесу живет!

Если уверенность — черта характера, то приобрести ее внезапно страшно. С этой чертой надо родиться. Иначе она заметна, как зажатый в руке нож. И Михаил Никитич заметил.

— Что это с вами? — спросил он ее вечером, когда они перед ужином встретились на дорожке к пляжу.

— Как что? — задорно тряхнула Лида косичками. — Сегодня тепло и ветра нет. Я люблю, когда тихо. А солнце, посмотрите, какое солнце!

— Какое? — чуть насмешливо спросил писатель.

— Оно большое и желтое, как ваша шляпа. Вечерами оно всегда покачивается, будто раскланивается со всеми.

— Возможно, — согласился Михаил Никитич и посмотрел на нее не то что задумчиво, а с каким-то хорошим вниманием. Потом взгляд его задержался на Лидиных сережках из дикого хмеля. Тут он, не сдержавшись, улыбнулся: — Вы какая-то новая, Лидочка!

— Правда?

— Сущая правда. — Появилось в вас нечто вроде пружинки… Это хорошо. Человек должен быть динамичным, летящим вперед. Конечно, не без оглядки…

— Жить с оглядкой? — удивилась Лида.

— Вы не поняли. Не оглядываются на пройденный путь только машины. А человек думать должен. Сравнивать. Вернуться назад за каким-то своим утраченным качеством.

А мне и возвращаться некуда, и качеств у меня никаких нет, с грустью подумала Лида. Вот все завидуют молодости, песни о ней поют, а разобраться — что в ней? Трава и трава. Ну ладно, пускай цветок, а толку что? То ли дело Михаил Никитич! Пожил человек на земле, повидал за свои сорок лет всего, теперь и оглянуться есть на что. А ей до этого срока еще двадцать лет. С ума сойти можно!