Лариса Федорова - Не лги себе

— У него какая-то болезненная привязанность ко мне, — после долгой паузы сказал Антон Петрович. — Я бы этого не хотел. Он уже пережил одну утрату. Ему было четыре года, когда умерла мать…

— Почему вы так говорите? — испугалась Катя. — Вы как-то странно сказали — «уже пережил одну утрату».

— Моя профессия опасна.

«Зачем же вы стремитесь туда, где опасно? — чуть не вырвалось у Кати. — Почему вы не остались в тихом Успенске, где вам ничто не угрожало, кроме моей любви?..»

— Может, вы заночуете? Мы постелим вам на террасе.

Катя вспыхнула до корней волос. Она и сама не знала почему, ведь ничего дурного он не сказал.

— Нет-нет, меня ждет тетя Поля!

— Вы боитесь меня, Катя?

Он спросил это насмешливо и грустно.

— Я приеду к вам завтра, — не поднимая глаз, прошептала Катя.

И никогда в жизни она не могла себе простить этих слов, этой боязни. Завтра! О, будь оно проклято это завтра!

Севастополь встретил ее ярко освещенными улицами, нарядными толпами гуляющих. Так было всегда по субботам. На Краснофлотском бульваре гремела музыка. Другая мелодия, тише и нежнее, неслась с Исторического бульвара.

Поворчала тетя Поля за то, что племянница разбудила ее на первом крепком сне. Ах, милая тетя Поля, да разве в такую ночь до сна?

Не закрывая глаз, долго лежала Катя на своем диванчике, слушая ночные звуки. Под раскрытым окном в скудной крымской траве неумолчно звенели цикады. Вызванивали склянки кораблей, стоявших на рейде. Слышались твердые шаги патрулей. А из смутного далека приближалась другая страшная поступь. Поступь войны.

В два часа ночи город вздрогнул. Грохотало, звенело, рушилось. Кричали женщины.

— Ох, война это, война! Катенька, зачем я тебя вызвала? — причитала тетя Поля. — Убьют, убьют тебя, мою красавицу!

Она совала ей деньги, требуя немедленно бежать на вокзал и ехать, немедленно ехать в Успенск.

— Какая война, чего ты придумываешь? — сердито крикнула Катя. — А если и война, я никуда отсюда не поеду. Слышишь, никуда!

Все ее мысли были там, в поселке, в синем домике.

Накинув платьишко, Катя выскочила на улицу. Всюду были люди.

— На Судоремонтный бомбы сбросили!

Катя бежала туда. Толстая коса развевалась за плечами. Скрипело под ногами битое стекло. Дворники ходили с метлами, разговаривали друг с другом, но не мели. Ждали полного расчета.

Бомба попала в один из цехов. Оттуда густо валил дым. Работали пожарные машины. Собирались рабочие. И всюду разговор о войне. Что же это такое, если не война? Но радио ничего еще не объясняло.

И вдруг — Ветрищев. Смешной Ветрищев с белесыми бровками.

Он потерял очки и не сразу узнал Катю.

— Боюсь, что война, Катя.

— Да-да, — шептала Катя, идя за ним следом. — Надо что-то делать, правда? Зови комсомольцев в комитет.

— Да без очков-то я никого не узнаю. Вот черт, куда они девались? Ты ребятам сама скажи, ладно? Они все здесь. Пройди по цехам.

И когда она уже пошла, словно опомнившись, схватил ее за руку.

— Постой, ты почему здесь? Езжай сейчас же в слободку. Утром объявят мобилизацию…

Это длинное слово ударило Катю сильнее, чем воющий шелест бомбы. Если мобилизация — значит, Антон Петрович…

— Ты думаешь, он?.. А как же я?

— Ты — как все.

— Я буду с ним. Я могу. Надо только попросить кого-то.

Ветрищев с досадой махнул на нее рукой.

— Послушай, мне тебя некогда убеждать, да это и не нужно. Поедешь в поселок и увидишь сама, кому ты нужнее. Парень-то с кем останется?

Как просто и мудро он все решил, этот смешной Ветрищев. Да и не так он смешон, как это ей казалось. Он умный парень. Ей вспомнился вчерашний ночной разговор с Антоном Петровичем о сыне. Да, это ее долг.

— Я хотела бы остаться в Севастополе.

— Не говори глупостей, Катя. Ты — мирное население, которое будут эвакуировать уже завтра. Поезжай за мальчишкой.

И опять Катя бежала по улице, опять скрипело под ее ногами стекло. Прытко мчался небольшой открытый вагончик. Жарко припекало солнце. Здесь, в горах, еще не было войны. Все дышало миром. И мелкие зеленые кисти винограда вбирали в себя солнце. Белые лохматые собаки ревностно сторожили дачи. День был полон нелепостей и ненужностей.

Витю она застала одного. Сидел он на ступенях, безучастно глядя на зеленую воду. «Папа уехал в военкомат», — сообщил он Кате. Она обняла его, прижала стриженую голову к своей груди и заплакала, еще боясь сказать ему, зачем приехала. Так и сидели они вдвоем на ступенях, молчаливые от горя, каждый ожидая своего единственного.

Но раньше, чем Антон Петрович, пришла в дом Настасья Ивановна, чтобы по заведенной привычке приготовить еду. Большое дряблое лицо ее было заплакано.

— Сын у меня на границе, — сдавленным шепотом сказала она Кате. — Пропадет парень.

Все валилось у нее из рук. Она часто сморкалась в фартук и громко стучала ножом, нарезая овощи. А Катю клонило в сон. Всегда клонит в сон, когда напряжены нервы. Клевал носом и Витя.

— Ступайте оба в холодок, подремлите, пока готовлю. Нынче и сна ни у кого не было. Придет Антон Петрович — разбужу.

Она провела ее не в первую комнату, где в прошлый раз уже была Катя, а в следующую, служившую спальней. Катя придирчиво осмотрела ее убранство, как будто собиралась тут жить. Скромность обстановки поразила ее: здесь стояли две узкие железные кровати, канцелярский письменный стол с одной тумбой, венские стулья.

— Не буду я спать, — упирался Витя, — папа скоро придет.

— Так ведь я тоже не буду. Вот только прилягу, и все.

От близкой воды, освещенной солнцем, на потолке играли зеленоватые блики. В простенке Катя увидела портрет. Тот самый, который описывала Пелагея. Ну вот, и встретились мы с тобой, Зося!

Сочинила Пелагея. Красавицей она не была. Черты ее лица были, пожалуй, мелковаты, особенно нос и рот. Но брови взлетали неожиданно высоко и тонко, распахивая светлую ширину глаз, наверное голубых. Шея и грудь Зоси были обнажены, и это не казалось бесстыдным. Наготу прикрывали только пепельные локоны. Вот и вся Зося. Немножко удивленная, с притаившейся улыбкой.

Катя смотрела на портрет, не отрываясь. Пыталась представить ее живой и не могла. Если любил — значит, стоила она топь Когда-нибудь Катя узнает всю ее жизнь, все ее мысли, поступки. Он сам расскажет ей об этом.

— Это моя мама, — неожиданно сказал мальчик. — Папа возьмет ее с собой, он уже сказал.

«Ну что? — лукаво спросила со стены Зося. — Мне-то с ним быть просто».

Тяжелые мысли одолевали Катю. Как мало значила она для мальчика и его отца! О падучей звезде, прочертившей темное небо, и то дольше помнят! Разминулись на перепутье — вот и все. Да и перепутье-то какое страшное — война.

И все еще не было решения остаться ей в городе или, как советовал Ветрищев, уехать с мальчиком в Сибирь.