Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Ему нравится курить трубку, — ответил я.

На какой-то момент губы у миссис Плэнк дернулись и поползли в сторону.

— Ладно, — сказала она. — Мы знаем, что вам было очень тяжело после смерти мамы. Конечно, мы молимся за вас. Мы все. О, — продолжала она, — я знаю, что ты получил письмо от своего друга по переписке. Что он пишет?

Я уже забыл о письме Эргу.

— Просит денег.

Лицо миссис Плэнк потемнело.

— Что он делает?

— Просит денег.

Рот миссис Плэнк застыл на полпути в сторону.

— Сколько же он просит, Тедди?

— Пять, нет, пятьдесят тысяч долларов, — сказал я. И немедленно об этом пожалел. Мне стало ясно, что она по какой-то причине недовольна мной, я испугался, что мне придется отвечать за то, чего толком не знал.

— Оно у тебя с собой? — спросила миссис Плэнк. Теперь голос у нее был низким и сдержанным. — Письмо. Могу я его видеть?

Я покопался в рюкзаке и передал ей письмо. Хотя оно и показалось мне странным, все же у меня еще не сложилось определенного мнения, и мне было интересно, что же решит миссис Плэнк. Она читала письмо, но лицо ничего не выражало. Прочитав, она положила его к себе в ящик.

— Мне бы хотелось самой заняться этим, — сказала она. — И, Тедди, если ты решишь еще раз написать этому человеку, пожалуйста, дай мне знать.

— Хорошо, — пообещал я.

На следующее утро мне послышалось, что кричит Ставрос. Его крик извлек меня из глубин сна. Сначала я в полудреме лежал в постели, прислушиваясь к его плачу. Ставрос иногда выл, когда тетя Бесс забывала накануне вечером положить ему еду в миску, поэтому я сначала не придал значения его жалобам и постарался вновь заснуть. Но вой усиливался, скоро я заметил в нем незнакомые нотки, да и ритм был необычным. Я почувствовал беспокойство и подумал, что у него, наверное, что-то болит. Вылез из постели и пошел вниз. Дом был погружен в тишину, и его вопли раздирали ее, как звонки телефона в полночь. Я пошел на вой в гостиную, потом вернулся в передний зал, и там постоял и прислушался. Звук шел снаружи. Отперев входную дверь, я медленно приоткрыл ее, ожидая, что Ставрос лежит там, на верхней ступеньке, свернувшись клубком. Но нашел младенца.

Он лежал в корзинке для пикников, туго закутанный в несколько слоев белых пеленок, как маленькая мумия. Когда я увидел крохотную ручку, выпроставшуюся из-под этой белой массы и тычущую в воздух, дыхание у меня остановилось. Раньше я никогда не видел такой маленькой ручки, ее размер и в то же время полнота деталей изумили меня.

К ручке корзины была приколота записка: «Девочка, четыре недели. Пожалуйста, любите ее».

Держа записку в руке, я посмотрел вниз на младенца. На мгновение она перестала плакать и взглянула на меня своими темными, требовательными глазенками. Затем плотно сжала веки и снова залилась плачем, ее личико стало красным и сердитым, черные волосы повлажнели и слиплись прядками. Я оглянулся в поисках того, кто оставил ее, но улица была пуста.

Я стоял на крыльце, не зная, что делать. Я был уверен — мое первое действие, каким бы оно ни было, все равно будет неверным, поэтому я смотрел на лицо девочки, сморщившееся в красный кулачок. Я перепугался, решив, что она умирает.

Наконец я осторожно взял корзину за ручку и пошел в дом. Девочка все плакала. Идя по лестнице вверх, я начал кричать тете Бесс, чтобы она скорее шла.

— Что? Что случилось? Ты заболел? — крикнула тетя Бесс из своей спальни. — Что-то не то?

— Иди сюда. Ну, пожалуйста. Скорее.

— Что за шум? — спросила она. Я слышал, как она встает с постели, увидел, как открывается дверь и как резко меняется выражение ее лица.

— Здесь младенец, — сказал я, протягивая ей корзину, как будто в ней лежал подарок. — Маленькая девочка.

Когда прибыли Морис и два полицейских, тетя Бесс наконец заплакала. Тело ее сотрясали всхлипы, а когда она всплескивала руками, как рассерженная ветряная мельница, отвисшая кожа под мышками шлепала по телу.

— Ребенок здесь уже около часа, а мне нечем ее покормить. У меня нет никакого детского питания, — говорила она, а слезы катились по ее щекам полноводными ручьями.

— Мы приехали сразу, как только смогли, — сказала одна женщина-полицейский. Она была высокой и худой, на кончике носа у нее были такие же маленькие очочки, как у Чарли. Каждый раз, когда тетя Бесс что-нибудь говорила, она записывала ее слова в черную записную книжечку, которую то захлопывала, то снова открывала на том же месте, когда тетя Бесс вспоминала что-нибудь еще. Другая женщина, офицер полиции, была невысокой, с мягким лицом. Она нежно взяла малышку и положила на заднее сиденье полицейской машины, припаркованной на дорожке к нашему дому.

— Итак, скажите еще раз, где вы нашли ребенка, — спросила высокая тетю Бесс.

— Да вот здесь, где вы стоите, — ответила тетя Бесс, показывая на ступеньки крыльца. — Прямо здесь, рядом с дверью. Сколько раз повторять?

— С вами все в порядке, мисс Папас? — спросил ее Морис уже в который раз. Он пришел в свое обычное время, чтобы отвести нас в школу, и был очень взволнован тем, что здесь произошло.

— Да, все хорошо.

— Мистер Папас дома? — спросил Морис.

— Нет, я одна. Тео вчера уехал в Атланту на конференцию. Где Фрэнк, я не знаю. Вчера он домой не пришел.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросил Морис.

— Вам следовало быть здесь! Вы же должны нас защищать. Кому-то нужно было здесь быть. Я была совсем одна, и кто-то оставил этого ребенка на нашем крыльце. Она же могла умереть. — Тетя Бесс глубоко вздохнула и вытерла глаза. — Но сейчас все хорошо, — сказала она спокойнее. — Позаботьтесь об этом ребенке, вот все, что я могу сказать. — С этими словами ушла в дом.

Морис остался на крыльце с женщинами-полицейскими, а я пошел в дом за тетей Бесс. Я обнаружил ее на кухне, сидящей за столом и смотрящей в окно; на лице у нее было смешанное выражение печали и облегчения, а высокая прическа сбилась на сторону.

Я сел рядом с ней и прислушался к тому, как она дышит. До приезда полиции она была вся не своя, ходила взад-вперед, укачивая ребенка, громко говоря сама с собой по-гречески. Она дважды просила меня вызывать полицию, и в голосе у нее слышалась паника.

— С тобой все хорошо? — спросил я наконец.

— Да, милый. Сейчас все хорошо. Но я расстроилась из-за ребенка. Очень расстроилась. Такого не ожидала. Я испугалась. Я не так уж хорошо разбираюсь в детях и решила, что она больна и умрет у меня на руках, да, прямо на руках.

— Почему ее бросили?

Тетя Бесс покачала головой и махнула рукой.

— Я вчера испекла кофейный кекс, давай его попробуем, — вот и все, что она сказала.

Пока она ставила тарелки, раскладывала ножи и вилки, наливала молоко из своего любимого стеклянного кувшина, я все задавал ей вопросы. Это произошло слишком быстро, и у меня было такое чувство, словно меня обманули, как будто я только что пришел в гости, а все уже расходятся. Снаружи доносились приглушенные голоса Мориса и полицейских.