Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Это мы как-то упустили, — сказал дядя Фрэнк.

Мы были одними из последних, кто уходил с банкета голубых и серых, состоявшегося после битвы. Мы засиделись до поздней ночи, потому что папе никак не хотелось уезжать опять в гостиницу. Весь вечер он расхаживал между столами с почти самодовольным видом в залепленной грязью форме и с болтающейся сбоку саблей. Каждый раз, когда он проходил мимо офицеров северян или южан, они поздравляли его с героической победой, с хорошо выполненной работой.

— Еда была очень хорошей, — сказала тетя Бесс. Она выглядела совершенно изнеможенной и прислонилась головой к оконному стеклу. На коленях у нее крепко спал Томми. — У них было суши. Раньше я никогда его не пробовала. Чуть солоновато, но, в общем, вкусно.

— Надеюсь, тебе было интересно, тебе и Тедди.

— Мне понравилось. Очень понравилось.

Я получил от всего этого огромное удовольствие и был рад, что сражение доставило радость папе. Мой план поехать в Манассас и произвести на папу впечатление своей преданностью Гражданской войне сработал на сто процентов. Я был предельно доволен, но и устал до предела.

Когда мы приехали в гостиницу, у парадного входа нас ждал Морис. Как только мы вышли из машины, по его лицу я сразу понял, что-то не в порядке. Он сразу же взял папу под руку и отвел в сторону.

— Мистер Папас, у нас некоторые осложнения, — сообщил он. Но прежде чем успел еще что-нибудь сказать, рядом с нами возникла телекамера. Вскоре нас окружило четыре или пять человек. Одного из них я сразу узнал: это был фоторепортер, снимавший меня в холле. Когда папа обернулся к нему, затрещал и заполыхал вспышками его аппарат, да и не только его.

— Мистер Папас, верно ли, что вы незаконно усыновили старшего сына? Он не ваш сын? — крикнул один из фотографов.

Мы окаменели от неожиданности, а фотоаппараты наступали на нас, мигая красными огоньками и ослепляя вспышками. Я закрыл глаза и увидел пятна и желтые круги, крутящиеся и взрывающиеся. Потом услышал голос дяди Фрэнка.

— Убирайтесь все отсюда, — заорал он. Открыв глаза, я увидел, что Морис своими длинными руками пытается отстранить от нас эту толпу.

— Вы все, отступите на несколько шагов, — говорил он, — отойдите.

Мы медленно продвигались по холлу, а толпа репортеров шла следом, почти прижавшись к нам. Всю дорогу к лифту с каждым нашим шагом они выкрикивали свои вопросы. Наконец, оказавшись в лифте, папа привалился к стене и схватился за грудь. Дядя Фрэнк не отрывал пальца от кнопки нашего этажа, крепко нажимая на нее.

— Черт их подери, — сказал он. — Как они только узнали?

Когда мы дошли до своего номера, в нем зазвонил телефон. Это опять была миссис Уилкотт, которая сказала нам, что Бобби Ли выступил по телевидению и обвинил папу в похищении ребенка.

Тетя Бесс совершенно неподвижно лежала на кровати в своем номере, сложив руки на животе, ее немигающий взгляд был направлен в потолок. Я молча нагнулся над ней, потом потрогал ее пальцем.

— Не беспокойся, милый, — сказала она, — я не умерла.

После того, как миссис Уилкотт позвонила и рассказала о Бобби Ли, во всех наших номерах стали звонить телефоны. Несколько раз позвонил Куинн, папин адвокат, но в основном звонили с чикагских телестудий и просили папу сделать заявление.

— Сейчас я сделаю им заявление, — сказал дядя Фрэнк, но папа отказался комментировать сложившееся положение.

— Откуда они узнали, что мы здесь? — крикнул дядя Фрэнк. Папа в течение всей этой катавасии оставался безмолвным, но как-то осел в своей уже ставшей мешковатой военной форме. Этакий подтаявший Стоунволл Джексон.

Перед тем, как папа отослал меня к тете Бесс, дядя Фрэнк спросил его о моем усыновлении.

— Усыновление было зарегистрировано, так? У тебя есть нужные бумаги, так? Все было сделано по всем правилам, так?

— Ну конечно, так, — отозвался папа. — По-моему, так.

— По-твоему? — переспросил дядя Фрэнк. И тут они отослали меня в номер тети Бесс.

— Ах, милый, даже не знаю какому Богу мне молиться, — сказала она.

Я сел на кровать и стал смотреть, как она смотрит на потолок.

— Милый, ты молишься каждый вечер? — спросила она.

— Да.

— Хорошо. Раньше и я так делала, но не знаю… Бог не слушает старых людей. Он считает, что раз мы так далеко зашли, то это уже только наше дело. Я не молюсь.

— Я тоже молюсь не каждый вечер.

Она вздохнула.

— Надо мне было выйти замуж.

— За кого? — Я был заинтригован мыслью о том, что тетя Бесс могла выйти замуж.

— Не знаю. За кого-нибудь. Был один. Спиро-курятник.

— Кто?

— Спиро-курятник. У него был мясной магазин через улицу от пекарни, на западной стороне. Он продавал мясо и обычно отдавал нам куриные шейки на суп. Это было еще до того, как я переехала в Милуоки и растолстела.

— Ты не толстая, — соврал я.

— Я жутко толстая, милый. Но я очень нравилась Спиро. Если бы вышла за него, у меня бы были собственные дети. И собственные внуки. Но Спиро мне не нравился. По-моему, у него с душой было что-то не то. И пахло от него как-то странно, наверное, куриной кровью.

— Ты знала, что мой отец — Бобби Ли?

— Конечно. Тебе было два года, когда вы переехали жить к папе. К Тео.

— А Бобби Ли ты знала?

— Нет. Слышала о нем. Но не знала. Знала, что он живет на юге.

— Почему он сказал, что меня похитили?

— Не знаю. Это просто недоразумение. Увидишь, все будет хорошо.

— Как ты думаешь, мне придется уехать жить к нему?

— Нет, ну конечно, нет. Он просто хочет получить деньги от твоего папы.

— А папа даст их ему?

— Я не знаю, милый. Не знаю.

Я сидел и смотрел, как дышит тетя Бесс. Ее широкая грудь поднималась, наполняясь воздухом, а потом опадала, выпуская его. Из соседнего номера доносились голоса папы и дяди Фрэнка. Я надеялся, что они обсуждали, дать ли Бобби Ли столько денег, сколько он хочет, чтобы я мог остаться в Уилтоне.

— Деньги все усложнили, — сказала тетя Бесс. — Они должны облегчать жизнь, а все наоборот. Как будто, куда ни пойдешь, всюду надо тащить на себе свой груз. Бедный Тео. Этот груз ему не по силам.

Я смотрел в окно и чувствовал такую пустоту, какой не ощущал со дня маминой смерти, ужасный вакуум, осознание того, что один в целом мире. Мне казалось, что, если бы рядом не было тети Бесс, наблюдавшей за мной, вакуум затянул бы меня в себя, и я разлетелся бы на куски.

— Не плачь, милый, — сказала она.

— Я не плачу, — я поспешно вытер лицо.

— Знаешь, иногда хорошо поплакать. Иногда это полезно. Можно выплакать из себя горе.

— Я не хочу. И я не плачу. Я сидел здесь с тетей и думал о разном, о Бобби Ли, о маме, о папе, о том, кто я, о том, кем я мог бы быть. Я сидел на самом краешке кровати, а все эти мысли проносились в моей голове. Но больше всего я думал все же о том, что папа мне не папа. Я шмыгнул носом и вытер под ним рукавом формы.