Ибрагим Рахим - Судьба

— Прошу!

Алексей Павлович разулся и в носках, стесняясь, стал устраиваться на настиле, рядом с Хазратовым.

— А где твой план? — вдруг спросил Надиров, когда, чокнувшись, они отправили «за воротник» первую рюмку пахучего узбекского коньяку. — Ты с пустыми руками? А мы хотели посоветоваться!

Он показал на Хазратова и налил по второй рюмке, начиная с Корабельникова.

Никогда Надиров не подчеркивал статуса своих гостей, не проявлял угодливости. Иногда самый маленький по должности был самым дорогим.

— Бобир Надирович! — начал Корабельников. — Я хочу дать один совет…

— Подожди, — остановил его Надиров, словно почуяв недоброе. — Сначала выпьем по второй…

Узбеки не пьют после плова. Говорят, от спирта рис разбухает в желудке.

— Еще одну!

Надиров словно бы наливал для храбрости.

А плов зазывно дразнил мясными, морковными, рисовыми парами…

— Так вот, Бобир Надирович, — Корабельников накрыл рюмку тонкой ладонью. — Глубокое бурение без структурной разведки не оправдывает себя. Оно грозит нам только потерями. Это факт. И я советую сдать назад, пока не поздно.

— А зачем я летал в Ташкент? Всех тормошил. Получил сотни тонн труб. Зачем?

— Они пригодятся.

— Слышишь? — повернулся Надиров к Хазратову.

В душе его закипала ослепляющая ярость, как сало в казане, то самое, которое он доводил до трех тысяч градусов.

— Вы неправы, Бобир-ака.

Только что Надирову было по душе это дружеское обращение как к старшему, он не только мирился, он радовался, когда подчиненные называли его «дядя Бобир», но сейчас ему послышалась фамильярность.

— Алексей Павлович! — сказал он простодушно и откровенно. — Спорить некогда. Если вы со мной не согласны — мы расстанемся.

— А меня отпустят? — спросил Корабельников, как бы прицениваясь к этому варианту.

— Я вас сюда пригласил, — напомнил Надиров, — я и отпущу.

— Успокойтесь, успокойтесь, друзья, — попытался утихомирить и уравновесить беседу Хазратов.

Он накладывал всем плов.

В другой стороне сада раздражающе ритмично и надоедливо звучали удары пластмассового шарика. Дети играли в пинг-понг.

— Перестаньте! Сейчас же перестаньте! — закричал им Надиров. — Джаным! Загони куда-нибудь этих бездельников!

Из кухни появилась жена, и дети, помахивая ракетками, на цыпочках, бесшумно пробежали через сад.

— Обедать, все обедать! — позвала жена остальных.

— Корабельников, вы поняли меня? — спросил Надиров в тишине.

— Я уже вызвал жену, — ответил Алексей Павлович, побледнев.

— Приедет — уедет. Это частное дело.

— Но газ не мое частное дело, Бобир Надирович, — сказал Корабельников. — И не ваше.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я не хочу уезжать.

Неизвестно, что ответил бы ему Надиров, если бы в это время тревожно и долго не забился звонок телефона на веранде. Тревожные звонки всегда отличаются от обычных. По первому звуку они вздрагивают сразу на высокой ноте.

Надиров босиком взбежал на веранду и крикнул в трубку:

— Я слушаю. Так. Где? Когда? Ясно, ясно. Как люди? Я понял. Говорю, я понял. Да.

На помосте встали Корабельников и Хазратов. Надиров сгорбился, и стало видно, что он седой и старый. Он смотрел на обоих со ступенек веранды.

— На вышке Шахаба Мансурова авария.

— Огонь? — спросил Корабельников.

— Да, пожар.

— Как люди? — повторил Корабельников вопрос самого Надирова.

— Жертв пока нет. Где его вышка?

— В районе Огненного мазара.

— Горит…

— Бобир Надирович! Я бегу в трест, мобилизую все возможные силы.

Надиров кивнул головой. Разговор сразу пошел по другому руслу. Комкая синий берет в руке, Корабельников скрылся, забыв завязать шнурки. Хазратов суетливо втискивал ноги в ботинки.

— Все несчастья случаются в выходной день!

— У буровиков нет выходного дня! — закричал Надиров. — Они все время как на вулкане! Каждый час! Каждый миг!

Хазратов подошел к Надирову вплотную, мягко положил руку на его плечо.

— Бобир-ака, — сказал он, прищурившись, — слушайте меня, Бобир-ака! Вот когда можно уничтожить его.

— Его? — Надиров соображал, о ком речь.

— Ну да! Ведь это он посоветовал жене передвинуть вышки к Огненному мазару. Он, Дадашев! Бардаш! И там — авария.

— Бардаш Дадашев? — наконец дошло до Надирова.

— Конечно! Он вмешался не в свое дело. Теперь ему конец.

Надиров весь напрягся, как на трамплине перед прыжком. Крепко стиснутые кулаки его прижались к груди. Только глаза помаргивали тяжелыми седыми ресницами.

— А ты подлец, Хазратов! — вдруг заорал он. — Подлец, сволочь! Слышишь? Убирайся отсюда!

— Бобир Надирович, Бобир Надирович! — повторял Хазратов, как бы упрашивая.

— Вон! Там люди в огне. Вон!

Когда хлопнула калитка, он опять взялся за телефон и вызвал квартиру Дадашева. Прежде всего он подумал, что там ведь, где сейчас бушевал неудержимый огонь, от которого трескалась земля вокруг, была жена Дадашева, Ягана. Он их поссорил, но теперь все это стало далекой и неважной мелочью. Квартира Дадашева молчала.

Тогда, тяжело вздохнув и стиснув зубы до боли, он позвонил секретарю обкома, Сарварову. И Сарваров ему ответил:

— Я все знаю, Бобир Надирович. Дадашев у меня. Сейчас он приедет к вам в трест, действуйте вместе. Спасайте технику и берегите людей. Ну, да вы сами знаете…

Спокойный голос секретаря обкома вернул ему самообладание. Он подошел к настилу, увидел на ковре тюбетейку Хазратова, смял ее и швырнул через забор. А потом сорвал кишку с крана и сунул голову под рокочущую струю…

Да, хорошенький плов, хорошенькие друзья, хорошенький выходной день!

Когда Бардаш десять минут назад вошел в квартиру Сарварова, он увидел на столе в гостиной глиняные игрушки. Лопоухие собаки, чересчур горбатые верблюдики, львенок, оседланный мальчиком… Бардаш еще ничего не сказал Сарварову, только попросил разрешения по телефону немедленно приехать по важному делу… Сарваров был в белой рубашке и галстуке, может быть, собирался с женой в театр. Пока же он переставлял игрушки, любуясь ими.

— Нравится? — спросил он, выдвинув вперед ишачка с толстыми перекидными мешками-хурджунами до земли. Ишачок был меньше мешков. — Забавный ишачок!

— Да, Шермат Ашурович, — бездумно сказал Бардаш.

— А это разве львенок? Это же собака, только с большой гривой! Их лепит бабушка Хамро из моего родного Бобкента.

— Смешные… Забавные… — проговорил Бардаш.

— А сейчас у меня был один ташкентский критик, сказал — формализм. Ну, откуда у Хамро формализм? Черт знает что!

— Шермат Ашурович, — сказал Бардаш. — У нас авария.

Шермат Ашурович отодвинул игрушки в сторону, они сгрудились на краю стола у телефона. Некогда было ими заниматься. Бардашу вдруг показалось, что только сейчас он понял свою вину. У него не хватило настойчивости! Только сейчас он почувствовал, как много спрашивается с настоящего партийного работника. Он должен был стать поперек надировского анархизма, и не было бы сейчас беды. А он не сумел, он подвел людей, подвел Сарварова, который поверил ему…