Ибрагим Рахим - Судьба

Коричневые глаза Сарварова тяжело и даже как-то люто смотрели на Бардаша. Тысячи дел, больших и маленьких… Вода едва ползла по песчаным каналам, не проходя и километра в день. Хлопок задыхался в коробочках без воды, и они обугливались и сохли… На стройках не хватало то того, то другого. И все шли к Сарварову, к Сарварову…

— Огненный мазар! — повернувшись к окну, словно мог отсюда что-то увидеть, сказал Сарваров. — Святые отцы возликуют. Скажут: аллах послал на них свою кару.

— Скажут.

— Есть людские жертвы?

— Пока нет.

— Почему это случилось?

— Я еще не знаю технической причины, ее пока не знает никто. Может быть, перемена давления, может быть, раствор… Может быть, подземный толчок… Но есть причина, которая целиком лежит на нашей совести. Спешка… Если состав идет с нормальной скоростью, можно устранить обнаруженную впереди неисправность пути. Но если он гонит вовсю, то в спешке не замечают самой неисправности, и вот уж из-за чепухи вагоны налетают друг на друга, и — катастрофа!

— Что вы думаете предпринять?

— Надиров, конечно, все захочет сделать сам, своими силами. Но это неразумно. Надо вызвать из Баку спасательную команду. Там есть такие огнетушители — тигры! Они прилетят через пять часов.

— Вызывайте.

— Разрешите мне связаться с Надировым и отправиться на место пожара?

— Держите меня все время в курсе дела.

— Одно ясно, — сказал Бардаш, уходя, — что мы обнаружили настоящий газ.

Затрещал окруженный игрушками телефон: звонил Надиров.

Отдыха на буровой действительно не бывает. Бур уходит в землю, туда поступает раствор, чтобы предупредить и смирить стихию, и в этой борьбе, в этом движении остановка невозможна, губительна. Меняются вахты, наращиваются трубы… Ни выходных, ни праздников…

Настали самые жаркие дни лета. Казалось, жарче уж некуда, но с каждым днем солнце палило все неистовей. В Кызылкумах господствовало одно солнце, и оно не щадило ничего вокруг. Стоило наступить на куст бурьяна, и он рассыпался под ногою в прах.

Еще недавно, бывало, от раздавленной травы веяло запахами опаленной жизни. Теперь солнце выжгло все запахи. Высушенная и вылизанная ветрами земля блестела, как паркет.

В такой день Ягана ехала по древнему караванному пути и вдруг увидела то, чему трудно было сначала поверить. Далеко впереди вырвался столб пламени и сам себя окутал желтым песком. Заскрежетали тормоза, вихрь пыли, выброшенный из-под колес, спер дыхание. Ягана невольно закрыла глаза, то ли от пыли, то ли в надежде, что видение огня сейчас исчезнет, но когда снова посмотрела туда, увидела, что огонь забирается выше и сквозь пламя и песок рвутся в небо черные космы.

— Вперед! — закричала она шоферу.

Тот медленно тронул машину.

— Вперед!

А она-то радовалась признакам газа в пластах под Огненным мазаром и торопила буровиков. Она-то надеялась, что покроются потери от скважин, пробуренных впустую… И вот!

…Хиёл стоял на вышке, когда это началось. Рая послала его отнести Куддусу бутерброд. Куддус наращивал трубы. Все было так обычно, как бывает в самые скучные минуты жизни… Далеко, если присмотреться из-под ладони, в пустыне зеленела капелька другого мира, два-три дерева над одинокой крышей. Это, как рассказывали, было жилье Халима-ишана, самозванного шейха мазара. Какие-то дураки топтали песок, бросали свои жилища, чтобы добраться до святого места и отдать ишану накопленные гроши. И все же эта зеленая капелька среди пустынного безбрежья радовала глаз…

Вдруг Хиёлу почудилось, что он качается. Как пьяный. Не вышка, не земля, а именно он. Хиёл схватился за поручни. Напрягшись всем каркасом, вышка содрогнулась. Дрожь передалась Хиёлу.

— Тревога! — крикнул он, но его никто не услышал. Он только прошептал это страшное слово.

Над вышкой поплыл рельсовый звон. Это Куддус стучал железом о железо. Выпрыгнув из вагончика, к вышке тяжелым и широким шагом побежал Шахаб. Рая смотрела вверх. На буровой Абдуллаев, у которого усы от многодневной жары и несмываемой пыли стали белыми, остановил ротор и рванулся вниз, к превенторам. Вместе с Шахабом они закрыли заглушки. Но вышка продолжала трястись, как дерево, застигнутое бурей. И болезненный скрежет ее суставов становился все громче. Волнами задвигались пески.

— Раствор! — закричал Шахаб.

Куддус уже спустился к Рае и помогал ей утяжелять раствор. Может быть, он был еще в состоянии придавить поток газа, лезущего из глубин к свету, в раскаленный полдень невиданного июля. Ревели дизели, нагнетая раствор под землю. И Хиёла удивляло, с каким спокойствием все делали свое дело, все стояли на своих местах, как будто под ними не трескалась, не рушилась почва, как во время землетрясения. Но ведь при землетрясениях люди бегут куда глаза глядят, подальше от беды, а тут даже старый Бобо-мирза торчал у своих дизелей, точно его припаяли к ним.

Хиёл боком, цепляясь за кучи песка, падая и вставая, отходил от вышки. Что можно сделать с землетрясением? А люди работали…

Если бы Хиёл был рядом с ними, он услышал бы, как Рая сказала:

— Куддуска! Что это?

— Газ!

— Лучше бы ты уехал!

— Дураков нету! — Он засыпал присадки, оставленные Корабельниковым, у которого с Раей были какие-то свои технические шуры-муры. — Я от тебя не уеду!

— Куддуска!

— Я тебя люблю.

— Что же будет?

— Свадьба! — кричал Куддус. — Свадьба!

— Какая свадьба?

Он тыкал жестким пальцем то в свою, то в ее грудь.

— Твоя и моя!

— Куддуска! — повторяла она.

— У меня в вагончике шампанское спрятано!

— Какое шампанское?

— Я купил…

Бобомирза про себя молился. Когда-то Халим-ишан говорил ему: «Не шути с огнем, под землей — ад…» А он, старый, все хотел сам посмотреть, так ли это. Кажется, проклятье настигло его. Ну что же, значит, он боролся сейчас с самим аллахом!

Шахаб звонил на соседнюю вышку, где бригада Ахмада Рустамова заканчивала монтаж. Он вызвал все тягачи. Оттуда уже видели черные грифоны, дикие фонтаны, встающие над трещинами земли, и теперь спешили навстречу. Шахабу казалось, что тягачи ползли медленно, а ему надо было спасать оборудование, спасать технику, и он послал навстречу им Пулата, показав, откуда заходить, а сам принялся освобождать стальные тросы с крюками якорей.

— Я здесь! — с мольбой в раскосых глазах крикнул Пулат. — Здесь!

Он не хотел отходить от товарищей.

— Мусаев! — крикнул в ответ Шахаб и так посмотрел на него, что больше ничего не надо было прибавлять: Пулат, спотыкаясь, бросился навстречу тягачам.

Первый тягач вел сам Ахмад Рустамов. На узеньких усах его висели капли пота, на губах, искаженно застывших, пузырилась слюна. Глаза лезли из орбит.