Ибрагим Рахим - Судьба

Народ часто говорил:

— Не судьба!

И утешал себя этим в горькой доле. Знать, на роду не написано счастья… Чему быть, того не миновать… Забыл аллах…

Народ состоял из забытых, из безвестных.

Да оно и понятно! Ведь народ велик, безвестных очень много, а аллах один. На всех судьбы не напасешься. Придумай-ка всем по судьбе, каждому свою — голову сломаешь! Вот и ходили люди без судьбы, пока не вспомнили, что они — люди.

Если у аллаха не хватает головы на всех, то ведь есть голова у человека. У каждого своя голова, полная надежд и планов.

И однажды люди объединились и решили делать свою судьбу сами. Одни положили жизни за это под пулями, другие взяли в руки лопаты, кетмени, тачки, а потом сели на машины и пошли за своей судьбой по следам павших храбрецов.

И я пошел вместе с ними.

Я тоже ищу свою судьбу, потому что нет мне ее без товарищей, которые воюют, когда на них нападают, и строят, любят и ненавидят, мечтают и спорят, живут, засучив рукава, и творят жизнь, потеряв покой… Кто ищет судьбу, тому нет покоя никогда… Они в пути…

Вот так и я попал в Кызылкумы.

В пути бывает всяко — и ночевки под дождями, и дни без еды, кто идет, тот и спотыкается, кто спорит с самим аллахом, тому и достается — не только успех, и все же нет ничего прекрасней дороги, в конце которой всегда — цель, ведь дороги не прокладываются зря, надо только пройти их до конца и помнить народную мудрость: дорогу осилит идущий…

Доставалось и мне. От критиков, от читателей, порой кричавших: «Не так, не так!» Что ж, и на том спасибо, они учили меня, а чувство товарищества, крепнувшее в пути, вело меня все дальше и придавало отваги…

Ох, я знаю, и в этой книге не все так, как бы хотелось и даже как было. Я знаю, что первый газ в Бухару пришел не из-под песчаных волн Кызылкумов, а ближе, из Джаркака, а потом из Южного Мубарака почти невесомое топливо побежало через Самарканд к узбекской столице, к зеленому Ташкенту, и тогда уж, позже, подключился к этим рекам голубой океан Газли, нашего замечательного, нашего героического Газли, возникшего посреди песков, под старым, одиноким, таинственным карагачем, где нашли безвестного мертвого геолога, сжимавшего в руке кусочек серы, как говорит легенда… Кстати, легенда о Газли, а не о Газабаде, в котором поселились мои герои.

Все это я хорошо знаю, но ведь я иду не за газом, как бы он ни был бесценен, а за судьбой, пути же судьбы более прихотливы, чем прямые нити газопроводов. Догоняют свою судьбу мои знакомые, а я кружу за ними…

Чьи это следы на песке?

Это прошагал Хиёл.

А здесь он ночевал, вот след от его тела. И здесь. А вот и сам он сидит на фуфайке, за дальним барханом, совсем другой, с заросшими, впалыми щеками и губами, на которых запеклись глубокие трещины.

Он проснулся от того, что хотел есть. Жажда мучила его еще больше. Пламя вдали, за спиной, исчезло, но ему стыдно было возвращаться.

Он решил уйти оттуда навсегда.

Вокруг было безлюдно. Опрокинутый котел неба блистал над ним. Здесь не летали даже вороны. Пробегали жуки, толкая задними лапками шарики навоза, в которые они положили свои личинки. Шарики были больше жуков, и толкать их передними лапками у них не хватало силы, они наваливались всем телом… Раз жуки, раз навоз, значит, где-то прошла отара овец. Их гнали чабаны, а у тех есть и вода, и хлеб, и мясо… Но где овцы, где чабаны? Надо идти по их следам…

Хиёл поднялся… Что-то зашевелилось у него под ногами. Он обрадовался, что поймает какую-то живность и съест. По ноге скользнул слепушонок. Хиёл огляделся с отвращением… Грызуны, как муравьи, закопошились вокруг, словно чужак хотел захватить их норы. От тоски, одиночества и страха Хиёл закричал. Но его голос вернулся к нему еще более долгим и громким криком…

Эхо в пустыне — не обычное эхо. Ваш голос летит все дальше и дальше, без границ. Он летит, распространяясь во все стороны неудержимо, натыкаясь только на ветер, проваливаясь в безвоздушные ямы, и все звучит и звучит, и кто знает, из какой дали донесется ответ… В старину голосами меряли расстояния. Два крика, пять криков… Услышь! Никого не слышно…

Иди во все четыре стороны за собственным голосом, со всех четырех сторон — кыбла. Так говорили тоже в старину. Кыбла — это запад, на западе — Мекка, священный город, мечта мусульман. Если побывал в Мекке — тебя везде ждет удача, но до Мекки не дойдешь, а удача редка, и насмешливый народный ум стал заменять кыблой понятие горя. Куда ни кинь — везде клин… Со всех четырех сторон — кыбла…

Кто это говорил? Может быть, мама в тяжкие минуты… Мама, от которой остались только сережки… Может быть, дедушка, которого Хиёл совсем не помнил… Нет, чего ему так говорить, деду Сурханбаю? Он ведь был сытым, кулаком, мироедом… Из-за деда пали все несчастья на голову семьи…

Среди дня вспыхнул ветер. Хиёл пытался укрыться между низкими кочками. Песок пролетал с визгом. Хиёл молил спасти его и маленькую кочку, и мелкую ямку. В такие минуты, когда песок над головой, песок на спине, песок засыпает руки по локти, а ноги по колени и колет глаза, тебе кажется, что ты погибаешь. А еще не было ничего, кроме далекого детства со сказочным конем и раннего труда. Не было любви. Не было ласки…

А уже кончается жизнь, которая так сладка… Некуда бежать. И нечем прикрыться. Вжимайся, вжимайся в землю! Бурьян, присыпанный песком, кажется горой, а мышиная нора — пещерой. Лежи и молись бессвязно и неумело — больше нечего делать.

Невозможно было открыть глаза. Вдруг все затихло… Жив! Жив! Он и раньше все время шевелился из последних сил, чтобы его не погребло живым, а теперь приподнялся на коленях. С шелестом и шуршаньем песок посыпался с его головы, плеч и одежды. То ли тишина, то ли этот шелест, которого он до сих пор не слышал, еще больше встревожили Хиёла. А скорее всего — темнота. Она обступала его…

Но ведь только что был день! Только что! Конец света!

Небо снижалось, темное небо готово было придавить его…

Это оседал песок. Он поднялся высоко, он стал тучами, и ему требовалось время, чтобы улечься, пока ветер потревожит его снова. И то, что казалось Хиёлу концом света, было только его началом.

В помутневшем взоре внезапно сверкнула молния: отыскалось солнце. Оно начало вылезать словно бы из дыры в потолке черного дома. Лучи его падали на усталые от перемещения пески, разлетаясь по ним все дальше. И скоро все вокруг засияло. Солнце наводило в мире блеск и порядок.

А голова Хиёла слегка кружилась от счастья и удивления: мир заметно изменился. Небольшие кочки, среди которых он прятался, и правда превратились в высокие холмы. Их устилали вырванные с корнями кустики верблюжьей колючки. Среди них, выгребаясь наружу, зашевелились жуки. В небе вызванивал жаворонок. Он все забыл, будто ничего и не произошло. Пустыня начинала жить своей жизнью. Да все это и была ее жизнь.