Ибрагим Рахим - Судьба

— Скоро! — закричал Пулат, вспрыгнув на подножку трактора. — Скоро!

Ахмад остановился. Тогда Пулат ударил его по шее и спихнул с сиденья. Никто не знал до сих пор, что он водил тракторы по колхозным полям. Он тронул рукоятку скорости и рванул с места так, что песок выбросило из-под гусениц точно бы взрывом. Ахмад лежал, вжимаясь в песок. Тракторы, набирая скорость, громыхали мимо. Сейчас слушались не самых главных, а самых смелых.

Что это было? Пыль летела как дым, или дым стлался пылью над землей, вздрагивающей, как от бомбардировки? Смерчи песка вспрыгивали то тут то там. Вслед за песком из трещин летела грязь с водой…

Вышку сдернули с места и поволокли в сторону, когда опять колыхнулась земная твердь и случилось самое страшное. Смяв и разможжив все замки, газ отбросил их и с артиллерийским громом выбил в небо град камней. Камни ударялись друг о друга, высекая искры, и, словно кто поднес спичку, воздух вспыхнул.

Ягана приближалась к пожару с одной мыслью: «Какое счастье, что она оказалась рядом. Хоть в этом ей повезло!» Шофер делал все, что мог, выгребаясь из песка, и вдруг опять тормознул с ходу, безотчетно бранясь, и опять их обдало и на некоторое время с головой закрыло метелью пыли. Точно они нырнули внутрь пустыни…

— В чем дело?

— Человек.

Когда пыль не спеша осела, Ягана увидела человека, встающего с земли. Он подтягивал фуфайку, перекинутую через плечо, точно прикрывая свое лицо. Следы его вели от пламени. Это был Хиёл. Волосы взлохматились, губы шептали что-то невнятное…

— Вернись, сейчас же вернись! В машину!

Хиёл попятился.

— Трус! — закричала Ягана одно слово. — Трус! Трус!

Может быть, Хиёл ничего не слышал — в ушах его звенело. А может, не понимал. Глаза его смотрели на Ягану застывшим взглядом, как стеклянные.

— Прочь с моих глаз!

Он скорее по жесту догадался, что его гнали, и побежал, а машина рванулась к пламени, и только оглянувшись на нее, Хиёл увидел, что там творилось. Даже сквозь завесу пыли было видно, как языки пламени лизали небо… Потрясенный, он стоял и смотрел, не понимая, почему все стремились туда, не оттуда. Он казался себе ничтожным.

Ягана отправила радиограмму в трест, позвонила в контору и попросила сообщить о пожаре мужу; кое-где столбы с телефонными проводами покосились, а то и вовсе валялись на боку, но связь работала. Из транспортного цеха она затребовала все, что могло двигаться. Ее терзало одно: ограничится ли пожар охваченным районом или ему будет тут тесно? Пламя теперь ревело и хлестало… А Ягана думала: пусть, пусть… Проложивший себе выход, освобожденный газ бешено дышал в небо.

Вышку оттянули, дизели тоже, и земля под ними успокаивалась. Газ бил неудержимо, подземная бомбардировка больше была ему не нужна и стихала, вот только сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть из груди.

Но сердцу не дал выскочить Бардаш.

— Яганахон!

Он увидел ее обгорелые брови и ресницы, бледное лицо и, стиснув за локти, загородил собой от огня.

Прибывали пожарные машины из Газабада, из Бухары, из Самарканда, и Надиров командовал ими. Машины окружали пламя. Воду подвозили из святого колодца…

Но когда горит газ, воде не потушить его, она может только остудить землю, и людей, и их стальных коней, не дать беде разрастись.

Небо разрывалось на огненные клочья. В глазах мелькали вода и пламя, вода и пламя… Шла борьба воды и огня… Временами пламя закрывало небо без остатка, и тогда казалось, что горела даже вода. А вокруг гудело: «Гу-гу-гу-у-у-гув-чув!» Это с новой силой выталкивался на поверхность ликующий, неистощимый газ. Он пел свою песню…

Корабельников склонился в вагончике над схемой скважины: жизнь подбросила ему еще одну неожиданную проверку и характера, и цементов. Требовалось закрыть бушующий кратер. Но как к нему подобраться, чем закрыть? Под пламенем уже образовалось отверстие больше Ляби-хауза.

— Только боковое бурение! — сказал рядом Бардаш.

— Да!

Надо было подвести бур сбоку, снайперски попасть в горло скважины и залить его крепкой цементной пробкой.

— А как цементы, Алексей Павлович?

— Будем надеяться.

— Вы даете свою марку?

— Да.

Бардаш медленно и поощрительно кивнул головой. Ему нравилось скромное мужество этого человека, и сейчас Корабельников нуждался в поддержке. Дело было не шуточное, человек знал, что идет на риск, и верил в себя. Куда проще было отказаться! Но ведь постановлением института не заткнешь ревущую глотку скважины…

Бардаш вышел из вагончика — мимо несли носилки, с них свешивалась рука Шахаба. Он узнал друга по руке. Столько раз она выручала его в жизни.

— Шахаб!

Богатырским движением Шахаб приподнял голову.

— Что с тобой?

— Видишь, голова целая… Штаны сгорели…

Лицо его было в копоти, а мокрые ботинки дымились, остывая. Бардаш пошел рядом с носилками.

— Слушай!.. Все азимуты записаны… Там… Возьми!

— Ладно, ладно, Шахаб.

Он стиснул висящую руку Шахаба. В такой спешке — азимуты. Их и в нормальных-то условиях замеряли не все, а для бдительных контролеров записывали на глазок. Были азимуты, и скважина была в руках — не в потемках. Шахаб — это Шахаб! И вот его увозят в санитарной машине…

— Отойдите, товарищ, не мешайте!

Под вечер прилетели бакинские асы — истребители огня. Надиров провел совещание как всегда в донельзя прокуренном вагончике. Мало было легким обжигающего пламени фонтана — люди жадно затягивались дымом, вытряхивая на стол сигареты для всех. И без конца пили воду.

Света ночью не потребовалось. В сторону клокочущего огня невозможно было глянуть, и далеко летели по пустыне его блики, разгоняя змей, мышей и тушканчиков. Искры, щелкая о мокрый металл, гасли и дымились на одежде. Тракторы и люди вставали под душ из брандспойтов и опять уходили. Предусмотрительный Корабельников захватил из Бухары ящик зеленых защитных очков, и в них люди смелее шли на пламя, как на приступ, как будто очки защищали не только глаза.

Разведчики прислали машину противопожарных костюмов со склада геологического управления. Теперь не надо было ни радировать, ни звонить о происшествии — вероятно, хвост факела был виден из Бухары.

Под надзором бакинцев строили узкоколейку, подталкивая ее к жерлу факела, и монтировали вышку для наклонного бурения. Жарко было. Жарче, чем днем! Водяная радуга летела из брандспойтов, создавая заслон между огнем и людьми, и через каждые полчаса менялись люди. По лицам катился черный пот, но работали расторопно и без суеты.

На узкоколейку поставили тележку, груженную взрывчаткой, и толкнули ее в огонь. Это было уже перед рассветом, и солнце, высунув из-за песков краешек красного глаза, увидело, как рвануло под пламенем и швырнуло его в небо, точно все это разветвившееся огненное дерево подсекли под корень. И оно рухнуло — пламя отлетело и растаяло.