Ибрагим Рахим - Судьба

Может быть, Абу Али ибн-Сина, прозванный Авиценной в европейском мире, сидел на том камне, которым отмечено место его будущего памятника, или на том, что лежит сейчас под вислоносым бухарским аптекарем. Здесь повсюду — у домов и бульваров — камни заменяют скамейки, на которые никогда не хватало дерева, и у иных ворот увидишь в камнях глубоко просиженные ямки — безмолвный след поколений.

Ягана тоже любила Бухару за то, что века тут не соседствовали, а переплетались… Жизнь творилась без пауз, без передышки…

— Пожалуйста! — сказал кто-то за ее плечом.

Она оглянулась. Усатый чайханщик предлагал ей розу. Она поблагодарила и тут же услышала какой-то нарастающий гул. Все встали из-за столиков и с нар и смотрели на дорогу. И аптекарь встал со своего камня. И фотограф вылез из-под темного покрывала. И парикмахер выбежал поглазеть с ножницами в руках.

По улице шла непонятная техника: экскаваторы, бульдозеры, еще какие-то машины с короткими хоботками… Их было много.

Какой-то парень рядом с ней сказал:

— Трубоукладчики…

И тогда она догадалась: эти люди на машинах будут строить газопровод — от сердца Кызылкумов к Бухаре, а потом от Бухары к Ташкенту… Они будут рыть траншеи и класть трубы для газа, который еще нельзя добывать, потому что скважины не пробурены, да и не разведан он до конца.

Знали, что его много… Это знали давно и твердо… Но где, но сколько?

Улица гремела. Ягане пришлось переставить машину.

Бардаш протолкался к ней сквозь толпу, неся на бумажке несколько горячих, густо наперченных самсы. Он и Ягана переглянулись, молча поняли друг друга и стали смотреть, как все.

Потом Ягана принесла чаю.

Бухара не такой город, чтобы запросто обогнать колонну. Сразу за центральной площадью Ляби-хауза начинался лабиринт, клубок узких щелей, куда заезжали только велосипедисты.

О, здесь, в Бухаре, расшивали золотом тюбетейки, как не умели их расшивать нигде, здесь хранились рукописи Навои и Фирдоуси, воспевших свободу и любовь; Марко Поло называл Бухару просвещенным городом, но будущее ее богаче ее истории.

Это будущее таилось в ее недрах, где бродили нефть и газ. Газ… Голубое пламя… Голубое топливо… Оно уже просилось из подземных потемков наружу, в топки еще невыстроенных электростанций, в сталеплавильные печи далеких и близких заводов, в старые котельные, в новые квартиры…

— Сначала я подумал, где-нибудь авария… — сказал Бардаш жене. — На какой-нибудь буровой…

— Хазратов сказал бы сразу… Закричал бы…

— Ну да… А теперь… Видите? — допивая чай, он кивнул в сторону колонны.

Ягана согласно прикрыла глаза. Земля еще подрагивала… Запрудив улицы Бухары, газопроводчики шли в пустыню.

Было понятно, что их вызывали в связи с этой новостью.

В кабинете секретаря обкома Сарварова почти бесшумно вращался потолочный вентилятор. Он как бы летал, не улетая… Мужчины закурили, и вентилятор задул спичку в руке Бардаша, но это заметила только Ягана.

— Хотите чаю? — спросил ее Сарваров.

— Спасибо, Шермат Ашурович. Напились.

— Машины газопроводчиков задержали нас у самой чайханы, — сказал Бардаш.

Сарваров понимающе улыбнулся и извинился, что пришлось побеспокоить в выходной день. Узнали, что они в Бухаре… В другое время их дома не застанешь…

Кроме него в кабинете уже были Хазратов и Надиров. И то, что чайник стыл перед ними, а пепельница уже была полна и в кабинете крепко пахло табаком, и то, что управляющий трестом нет-нет да и потирал щеку, а Хазратов тихонько оглаживал свою голую и круглую, как шар уличного фонаря, голову, точно приглаживая несуществующие волосы, подсказывало, что тут уже произошла нервная беседа.

Но Сарваров сохранял удивительное спокойствие на лице, какую-то ясную невозмутимость, которая однажды испугала Ягану. Он приехал в ее отряд, на буровую. Сказал — добрый день. Выслушал кучу жалоб — и труб не хватало, и не всех одели в спецовки, и питание оставляло желать лучшего, а все это зависило — увы! — не от них, не от конторы, а от людей, сидевших в Бухаре, в пустыне же сколько руками ни маши, она и есть пустыня, и если тебя не хотят слушать — не докричишься. Он дал ей выговориться, а потом пожелал успеха и укатил.

А скоро подошли два тягача с трубами, и прислали новые брезентовые рукавицы взамен горевших, как на пожаре…

Про Сарварова она тогда подумала: «Никаких указаний не дал… Газа не знает… Осваивается…» Это было хорошо, очень хорошо хотя бы потому, что Бобир Надирович, не уставая, покрикивал на всех — от заведующего конторой до дизелиста, учил, как работать, и его указаний всему тресту хватало по горло…

И сейчас он заговорил первым, перестав, наконец, мять свою правую щеку, отмеченную глубоким шрамом.

— Сколько же мы будем ковыряться? — напролом спросил он Бардаша и, увидев, что у того сошлись толстые брови и смешинка проснулась в глазах, добавил: — Вот, Шермат Ашурович, противник глубокого бурения. А почему?

Он приготовился сам объяснить это, но Сарваров незаметным жестом перебил его.

— Я хотел бы послушать Дадашева, раз уж он пробился к нам через колонну газопроводчиков.

Все, конечно, было в этом… Пришли газопроводчики, а промысел еще не имел границ, он лежал в проектах, в спорах, и всему теперь наступал конец — спорам, раздорам, разговорам — близилась пора, когда требовалось сказать два коротких слова: «Берите газ!» Они знали, что этот день рано или поздно придет, однако никогда еще — за все эти годы их нелегкой жизни — не был он так близко. Из глубины планов, из еще более далеких глубин мечтаний он обрисовывался в конкретную цифру…

Надирова это ощущение наполняло дерзостью, силой, и он дал понять Бардашу, что больше ничего не уступит ему.

— Я еще раз говорю: хватит мне разведки! — Бобир Надирович пристукнул ладонью по столу.

— Но вы не командуете разведкой! — усмехнулся Бардаш.

— В том-то и беда! Ищут газ одни, добывать будут другие, а сдавать для транспортировки — третьи… Они уже подъезжают. — Он потыкал оттопыренным большим пальцем через плечо. — Если бы я командовал разведкой, я давно бы уже прикрыл ее.

— Почему? — спросил Бардаш со своей всегдашней усмешкой, затаенной в углах губ, которая, наверное, так задевала начальственное и властное сердце Надирова.

— А потому что они уже все сказали. Хватит сорить деньгами. Дали бы их лучше нам на одну промышленную скважину.

— У них свои деньги.

— Они пробурят еще десять, еще двадцать скважин за свои денежки, а потом забьют их цементом и скажут: «Вот вам границы залежей… Мы нашли, мы ушли… Бурите промышленные выходы за свои денежки…» А денежки, между прочим, одни, из одного кармана, и вы не забывайте этого сейчас, когда будете философствовать… Про карман!