Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

– Добрый вечер, хозяин! – ответил негр устало, но тем же тоном.

– Мы ищем дом Лили Джонс, – сказал Джим Триветт. – Это он?

– Да, сэр, – сказал негр. – Тот самый.

Юджин, прислонившись к дереву, слушал их заговорщический шепот. Ночь, огромная и настороженная, окружала его злым внимательным бдением. Губы у него похолодели и дрожали. Он всунул между ними сигарету и, ежась, поднял толстый воротник пальто.

– Мисс Лили знает, что вы придете? – спросил негр.

– Нет, – ответил Джим Триветт. – Ты ее знаешь?

– Да, сэр, – ответил негр. – Я вас провожу.

Они пошли к дому, а Юджин остался ждать в тени дерева. Они обошли парадное крыльцо и направились к боковому входу. Негр тихонько постучал в решетчатую дверь. Всегда решетчатые двери. Почему?

Он ждал, прощаясь с самим собой. Он стоял, занеся над своей жизнью клинок убийцы. Он по горло утонул в тине осложнений. Спасения не было.

Из дома доносился слабый приглушенный шум: голоса и смех и надтреснутое хрипение старого фонографа. Но как только негр постучал, там все смолкло. Ветхий дом, казалось, прислушивался. Мгновение спустя воровато скрипнула дверь: он уловил тихое испуганное журчанье женского голоса. Кто это? Кто?

Тут к нему вернулся Джим Триветт и сказал тихо:

– Все в порядке, Джин. Пошли!

Он сунул монету в ладонь негра. Один миг Юджин смотрел в широкое черное дружелюбие его лица. По его застывшему телу прокатилась теплая волна. Черный зазывала исполнял свою работу охотно и сердечно: на их неприглядную купленную любовь падала теплая тень его доброты.

Они тихо прошли по дорожке, поднялись на несколько ступенек и шагнули в зарешеченную дверь. Возле нее стояла женщина, пропуская их внутрь. Когда они переступили порог, она плотно закрыла дверь. Они пересекли маленькую веранду и вошли в дом.

Они оказались в небольшой прихожей, которая рассекала дом пополам. Коптящая лампа с прикрученным фитилем отбрасывала неясный круг света во тьму. Лестница без ковра вела наверх. Слева и справа были двери, и еще вешалка, на которой висела старая мужская фетровая шляпа.

Джим Триветт немедленно обнял женщину, усмехаясь и хватая ее за грудь.

– Привет, Лили, – сказал он.

– Господи! – Она бесформенно улыбнулась и продолжала смотреть на Юджина, любопытствуя, что выбросила ей пасть ночи. Потом, повернувшись к Джиму Триветту, сказала с грубым смехом:

– Ах, черт! Женщине, которая его заполучит, придется отрезать ему ноги по колено – уж очень они длинны.

– Я бы посмотрел на него с Тельмой! – сказал Джим Триветт, ухмыляясь.

Лили Джонс хрипло рассмеялась. Правая дверь открылась, и в прихожую вошла Тельма, маленькая, хрупкая женщина. Вслед ей несся визгливый бессмысленный смех. Джим Триветт нежно обнял ее.

– Господи! – сказала Тельма жестяным голоском. – Что это у нас здесь такое? – Она вытянула острое птичье личико и нагло уставилась на Юджина.

– Я привел тебе нового кавалера, Тельма, – сказал Джим Триветт.

– Вы когда-нибудь видели другого такого долговязого парня? – спросила Лили Джонс, ни к кому не обращаясь. – Какой твой рост, сынок? – добавила она добродушно, повернувшись к нему.

Его слегка передернуло.

– Не знаю, – ответил он. – Примерно шесть футов три дюйма.

– Нет, он выше! – решительно заявила Тельма. – В нем не меньше семи футов, чтоб мне с этого места не сойти.

– Он последний раз мерился на прошлой неделе, – сказал Джим Триветт. – Так что точно он сказать не может.

– Да он же еще совсем молоденький, – сказала Лили, вглядываясь в него. – Сколько тебе лет, сынок?

Юджин отвернул бледное лицо в нерешительности.

– Мне. – Его голос сорвался. – Мне около…

– Ему скоро восемнадцать, – поддержал его Джим Триветт. – Можешь не беспокоиться. Длинный знает, что к чему. Он стреляный воробей. Я тебе врать не стану. Это точно.

– Что-то непохоже, – с сомнением сказала Лили. – По лицу ему не дашь больше пятнадцати. Да и лицо-то у него какое маленькое, – с недоумением докончила она.

– Другого у меня нет, – сердито сказал Юджин. – Извините, что не могу сменить его на другое, побольше.

– Оно чудно выглядит при таком росте, – терпеливо объяснила она.

Тельма толкнула ее в бок.

– Потому что у него кости большие, – сказала она. – Это парень хоть куда! Когда он обрастет мясом, то будет видным мужчиной. Ну и будешь же ты головы кружить, Длинный! – сказала она резко и сжала его холодную руку.

А в нем призрак, его незнакомец, отвернулся в печали. «Боже мой! Я буду это помнить», – подумал он.

– Ну, – сказал Джим Триветт, – довольно зря время терять.

Он снова обнял Тельму. Она кокетливо отбивалась.

– Иди наверх, сынок! – сказала Лили. – Я сейчас приду. Дверь открыта.

– Пока, Джин, – сказал Джим Триветт. – Не торопись, сынок.

Он грубовато обнял Юджина за плечи и ушел с Тельмой в левую дверь.

Юджин медленно поднялся по скрипучим ступенькам и вошел в открытую дверь. Жаркая масса углей тлела в камине. Он снял пальто и шляпу и бросил их на деревянную кровать. Потом он напряженно сел в качалку и наклонился вперед, вытянув дрожащие руки поближе к теплу. Комнату освещали только угли, но в их тусклом ровном красном отсвете он разглядел старые обои в грязных потеках, местами оборванные и свисающие шуршащими лентами. Он сидел тихо, наклонившись вперед, но время от времени все его тело сотрясала отчаянная дрожь. «Зачем я здесь? Это не я», – думал он.

Вскоре он услышал на лестнице тяжелые медленные шаги Лили. Она вошла в струящемся потоке света, держа перед собой лампу. Теперь он мог ее разглядеть. Лили была пожилая деревенская женщина, тяжеловесная, нездорово опухшая. У глаз ее и в уголках гладкого крестьянского рта лежала сетка тонких морщин, словно ей приходилось много работать на солнце. У нее были черные волосы, жесткие и густые. Она была густо напудрена белым тальком. Ее чистое широкое ситцевое платье было без пояса, как у обыкновенной домашней хозяйки, но в качестве уступки своей профессии она носила красные шелковые чулки и ночные туфли из красного фетра, обшитые мехом, в которых она шагала тяжело и косолапо.

Она закрыла дверь и подошла к камину, где стоял Юджин. Он обнял ее с лихорадочным желанием, лаская длинными нервными руками. Нерешительно он сел в качалку и неуклюже притянул ее к себе на колени. Она подчинялась его поцелуям с жесткой и бесстрастной скромностью провинциальной шлюхи, отворачивая рот. От прикосновения его холодных рук она вздрогнула.

– Ты холоден как лед, сынок, – сказала она. – Почему это?

Она принялась растирать его руки с грубым смущенным профессионализмом. Потом нетерпеливо встала.

– Ну, давай начинать, – сказала она, – где мои деньги?

Он сунул ей в руку две смятые бумажки.