Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

По соседству рыбник Соррел капающим черпаком извлекал из глубин эмалированного бидона со льдом мокрых устриц и ссыпал их в коробки из толстого картона. Широкобрюхие морские рыбы, карпы, форели, окуни лежали, выпотрошенные, на льду.

Мистер Майкл Уолтер Крич, мясник, покончив с обильным завтраком из телячьей печенки, яичницы с грудинкой, горячих сухарей и кофе, сделал знак одному из мальчиков в ожидавшей у стены шеренге. Вся шеренга метнулась вперед, как свора гончих; он выругался и замахнулся на них топором. Счастливый избранник вышел вперед и взял поднос, на котором еще оставалось немало еды и наполовину полный кофейник. Так как ему надо было в эту минуту отправляться с пакетом, он поставил поднос на опилки у конца прилавка и обильно оплевал его, чтобы охранить от покушений товарищей. Затем он ушел, весело и злорадно посмеиваясь. Мистер Крич мрачно посмотрел на своих черномазых.

Город настолько забыл о собственной африканской крови мистера Крича (одна восьмая по отцовской линии – старый Уолтер Крич от Желтой Дженни), что готов был предложить ему политическую должность. Но сам мистер Крич о ней помнил. Он с горечью взглянул на своего брата Джея, который, не подозревая, что ядовитые зубы ненависти могут затаиться и в братском сердце, в счастливом неведении рубил свиные ребра на собственной колоде и пел красивым тенором первые строки «Серого домика на Западе»:

Мистер Крич злобно глядел на желтые скулы Джея, на жирное подрагивание его желтушной шеи, на крутые жесткие завитки его волос.

«Черт побери, – думал он в томлении духа, – ведь он же мог бы сойти за мексиканца!»

Золотой голос Джея близился к мигу своего триумфа, на последней ноте с благородной сдержанностью перейдя в высокий нежный фальцет и продержав эту ноту больше двадцати секунд. Все мясники перестали работать, и некоторые из них – дюжие отцы взрослых семейств – смахнули с глаз слезу.

Огромный зал был зачарован. Ни одна живая душа не шелохнулась. Ни единая собака, ни единая лошадь. Когда последняя нота медленно замерла в прозрачно-паутинном тремоло, тишина, глубокая, как безмолвие могилы, нет – как безмолвие самой смерти, возвестила о величайшем триумфе, какой дано испытать артисту здесь, на земле. Где-то в толпе женщина испустила рыдание и упала в обморок. Ее немедленно вынесли два бойскаута [58] …два бойскаута… – Бойскауты – буржуазная детская организация. Члены скаутских отрядов учились оказывать первую помощь, разбираться в следах, разжигать костры в трудных условиях и т. п. По уставу они должны были «совершать хорошие поступки», а потом отчитываться в них. , которые нашлись среди присутствующих, и тут же оказали ей первую помощь в комнате для отдыха – один поспешно развел потрескивающий костер из сосновых сучьев, запалив его с помощью двух кремней, а другой наложил кровоостанавливающую повязку и завязал несколько узелков на своем носовом платке. И тут разразилась буря. Женщины срывали драгоценные кольца с пальцев, жемчужные ожерелья с шеи, хризантемы, гиацинты, тюльпаны и маргаритки с дорогих корсажей, а модно одетые мужчины в бенуаре ларьков швыряли помидоры, салат, молодой картофель, свеклу, свиные мослы, рыбьи головы, мидии, бифштексы и свиную колбасу.

Между ларьками расхаживали содержательницы алтамонтских пансионов, вынюхивая и высматривая выгодные покупки. Рост и возраст у них был разный, но всех их отличала решимость торговаться до конца и воинственно сжатые губы. Они рылись в рыбе и овощах, царапали кочны капусты, взвешивали на ладони луковицы, ощипывали салат. Только зазевайся, тебя обдерут как липку. А если довериться ленивой черномазой транжирке, она изведет зря припасов больше, чем настряпает. Они сурово посматривали друг на друга с каменными лицами – миссис Баррет из «Гросвенора» на миссис Невил из «Глен-Вью»; миссис Эмблер из «Колониал» на мисс Мейми Физерстоун из «Рейвенкреста»; миссис Ледбеттер из «Бельведера»…

– Я слышала, у вас все комнаты сданы, миссис Колумен? – сказала она вопросительно.

– О, у меня они всегда сданы, – ответила миссис Колумен. – Мои жильцы все постоянные. Не терплю возиться с транзитными, – добавила она надменно.

– Конечно, – ядовито сказала миссис Ледбеттер, – я могла бы в любой день набить свой дом до отказа легочниками, которые прикидываются, будто у них ничего нет, но я не желаю. Как я на днях сказала…

Миссис Михайлов из «Оуквуда» на миссис Джарвис из «Уэверли»; миссис Коуэн из «Риджмонта» на…

Город великолепно приспособлен к обслуживанию огромной и непрерывно растущей толпы туристов, которая заполняет Столицу Гор в хлопотливые месяцы с июня по сентябрь. Вдобавок к восьми роскошным отелям в торговой палате в 1911 году было зарегистрировано более двухсот пятидесяти частных гостиниц, пансионов и санаториев, которые все служили нуждам тех, кто приезжал в город по делам, в поисках развлечений или ради здоровья.

Задержите их багаж на вокзале.

В эту минуту номер третий, закончив разноску, тихонько поднялся на грязное крыльцо дома на Вэлли-стрит, еле слышно постучал в дверь, бесшумно открыл ее и на ощупь пробрался сквозь черный миазмический воздух к кровати, на которой лежала Мэй Корпенинг. Она одурманенно что-то пробормотала, когда он дотронулся до нее, повернулась к нему и в полусне чувственно притянула его к себе, обхватив крупными медно-коричневыми руками. Том Клайн, весь в смазке, затопал по крыльцу своего дома на Бартлеттстрит, помахивая жестяным ведерком; Бен и Гарри Тагмен вернулись в типографию, а Юджин в задней комнате на Вудсон-стрит, внезапно разбуженный мощным воплем Ганта, донесшимся с нижней ступеньки лестницы, на мгновение окунул лицо в видение порозовевшего голубого неба и нежных лепестков, которые медленно падали по направлению к земле.

Горы были его хозяевами. Они замыкали жизнь. Они были чашей реальности вне роста, вне борьбы и смерти. Они были для него абсолютным единством в гуще вечной перемены. Лица из прошлого с глазами привидений брезжили в его памяти. Он вспоминал корову Свейна, Сент-Луис, смерть, себя в колыбели. Он привидением преследовал самого себя, пытаясь на миг восстановить то, частью чего был прежде. Он не понимал перемены, он не понимал роста. Он глядел на себя – младенца на фотографии, висевшей в гостиной, – и отворачивался, изнемогая от страха и от усилия коснуться, удержать, схватить себя хотя бы на мгновение.

И эти бестелесные фантомы его жизни возникали с ужасающей четкостью, со всей сумасшедшей близостью видения. То, что миновало пять лет назад, оказывалось совсем близко – только протянуть руку, и в этот миг он переставал верить в собственное существование. Он ждал, что кто-нибудь его разбудит; он слышал могучий голос Ганта под обремененными лозами, сонно глядел с крыльца на яркую низкую луну и послушно шел спать. Но оставалось все, что он помнил о бывшем прежде, и все «что если бы…». Причина непрерывно переходила в причину.