Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

Он знал наизусть все песни в шекспировских пьесах, но особенно потрясали его две: «Где ты, милая, блуждаешь» [99] «Где ты, милая, блуждаешь». – Шекспир, «Двенадцатая ночь», акт II, сцена 2. , которая отдавалась в его сердце далеким отзвуком рога, и великолепная песня из «Цимбелина» – «Для тебя не страшен зной». Он попытался прочесть все сонеты и не смог, потому что их сложная насыщенность оказалась слишком трудной для его малого опыта, но он прочел и забыл примерно половину их, и навсегда запомнил те немногие, которые, непонятно почему, сразу же вспыхивали для него на странице, подобно светильникам.

Это были: «Когда читаю в свитках мертвых лет», «Ты не меняешься с теченьем лет», «Мешать соединенью двух сердец», «Издержки духа и стыда растрата», «Когда на суд безмолвных, тайных дум», «Сравню ли с летним днем твои черты?», «Нас разлучил апрель цветущий, бурный» и «То время года видишь ты во мне» – самый великий из них всех, который открыла ему Маргарет и который пронизал его таким электрическим током восторга, когда он дошел до «На хорах, где умолк веселый свист», что он с трудом смог дочитать сонет до конца.

Он прочел все пьесы, кроме «Тимона», «Тита Андроника», «Перикла», «Кориолана» и «Короля Иоанна», но захватил его только «Король Лир» – с начала и до самого конца. Наиболее известные монологи он знал с раннего детства, потому что их постоянно декламировал Гант, и теперь они были ему скучны. А многословные остроты шутов, над которыми Маргарет законопослушно смеялась, объявляя их образчиками бичующей Сатиры гения, ему смутно казались очень тупыми. Юмор Шекспира не внушал ему доверия – его Оселки [100] Оселок – персонаж комедии Шекспира «Как вам это понравится». Далее следует реплика Оселка, акт II, сцена 4. были дураками не только напыщенными, но к тому же еще и скучными.

«Что до меня, то я скорей готов выносить вашу слабость, чем носить вас самих. Хотя, пожалуй, если бы я вас нес, груз был бы не очень велик, потому что, думается мне, в кошельке у вас нет ни гроша».

Такое острословие самым неприятным образом напоминало ему Пентлендов. Только Шута в «Лире» он считал восхитительным – печального, трагического, таинственного Шута. А что до остальных, он занимался тем, что сочинял на них пародии, которые, заверял он себя с дьявольской усмешкой, заставят потомство надорвать животики: «Да, дядюшка, если бы страстной четверг пришелся на прошлую среду, я бы окаплунил твоего петуха, как сказал Том О’Лудгет пастуху, когда увидел, что пастушьи сумки отцвели. Ты лаешь в две глотки, Цербер? Лежать, пес, лежать!»

Признанные красоты его редко трогали (может быть, потому, что он постоянно их слышал), а кроме того, ему казалось, что Шекспир часто выражался нелепо и напыщенно там, где простота была бы гораздо уместнее, – например, в той сцене, когда Лаэрт, узнав от королевы, что его сестра утонула, произносит:

Нет, это неподражаемо (думал он). Да-да, Бен [101] Бен – имеется в виду Бен Джонсон (1573–1637), английский драматург, поэт и теоретик драмы, младший современник Шекспира, творческие принципы которого он критиковал в прологах к своим пьесам, хотя и восхищался его гением. Джонсон прожил очень бурную жизнь – был непременным участником всех литературных споров той эпохи, сидел в тюрьме за убийство на дуэли и за острые политические намеки, которые допускал в своих произведениях. В 1616 году получил почетное звание поэта-лауреата, но затем впал в немилость при дворе и умер в нищете. ! Лучше бы он вычеркнул их сотню. Тысячу!

Но его завораживали другие монологи, которые декламаторы не замечают, – такие, как страшный и потрясающий призыв Эдмонда в «Короле Лире», весь пропитанный порочностью, который начинается словами:

и кончается:

Монолог этот был темен, как ночь, порочен, как Негритянский квартал, необъятен, как стихийные ветры, которые завывали в горах, – он декламировал его в черные часы своего труда темноте и ветру. Он понимал этот монолог, он наслаждался его злобой, ибо это была злоба земли, злоба незаконной природы. Это был призыв к изгоям, клич, обращенный к тем, кто за оградой, к мятежным ангелам и ко всем людям, которые слишком высоки ростом.

Елизаветинская драма, помимо произведений Шекспира, была ему неизвестна. Но он очень скоро познакомился с прозой Бена Джонсона, на которого Маргарет смотрела, как на литературного Фальстафа, со снисходительностью школьной учительницы извиняя его раблезианские эксцессы, как простительные причуды гения.

Литературная вакханалия будила в ней несколько академическую веселость – так преподаватель в баптистском колледже аппетитно причмокивает и благодушно сияет улыбками на своих студентов, когда читает о хересе, о портере и о кружках, пенящихся душистым элем. Все это входит в традиции либерализма. Широко образованные люди всегда терпимы. Живое свидетельство тому – профессор Чикагского университета Альберт Торндайк Феркинс в «Соколе» в Сохо [102] Сохо – район в Лондоне, славящийся своими ресторанами. Традиционно считался приютом богемы, а также темных дельцов, связанных с преступным миром. . Мужественно улыбаясь, он сидит за полупинтой горького пива в обществе мелкого жулика, кривобокой буфетчицы с широким задом и съемными зубами и трех компанейских проституток с Лайл-стрит, которые лихо расправляются с двумя пинтами темного пива. С живым нетерпением он ожидает появления Г. К. Честертона [103] Честертон Гилберт (1874–1936) – английский писатель и литературный критик. В описываемую эпоху был журналистом. Льюкас Эдвард Веррол (1868–1938) – английский журналист и эссеист. Написал несколько книг путевых очерков и, в частности, «Путешественник в Лондоне». и Э. В. Льюкаса.

– О, неповторимый Бен Джонсон, – с мягким смехом вздохнула Маргарет Леонард. – О господи!

– Боже мой, мальчик, – взревела Шеба, на лету подхватывая предложенную тему разговора и шумно облизывая выпачканные маслом пальцы перед тем, как ринуться в бой. – Да благословит его бог! – Ее волосатое красное лицо пылало, как мак, глаза в красных прожилках слезно блестели. – Да благословит его бог, Джин! Он был насквозь английским, как ростбиф и кружка душистого эля!

– О господи! – вздохнула Маргарет. – Он был истинным гением. – Затуманенными глазами она смотрела вдаль, а на ее губах дергалась ниточка смеха.

– У-и-и! – мягко засмеялась она. – Старина Бен!

– И послушай, Джин, – продолжала Шеба и наклонилась вперед, упершись толстой ладонью в колено. – Ты знаешь, что величайшая дань уважения гению Шекспира вышла из-под его пера?