Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том I

В и на обернулась и кивнула ему.

Пришла Луция; В и на спросила, не оставил ли ей генерал какого-то поручения. Луция ничего не знала, кроме того, что видела, как генерал отправился на прогулку в ближайший сад. В и на поспешно подошла к освещенному луной окну, со вздохом один раз глотнула воздуха и быстро сказала: «Подай вуаль, Луция! Так ты, дорогая девочка, знаешь это наверняка и знаешь, где находится сад?» – Тихим голосом, каким может говорить разве что моравская сестра, Луция ответила: «Да, милостивейшая госпожа!» В и на набросила на шляпу вуаль и, став вдруг неописуемо прекрасной и обворожительной под этим тканным туманом, этим летящим летом, обратилась к нотариусу, слегка запинаясь: «Дорогой господин нотариус… Вы ведь тоже, как я слышала, любите природу… а мой добрый отец…» —

Но он уже полетел за своей шляпной клюкой, уже вернулся и стоял во всеоружии, готовый к странствию, – и вышел из комнаты вслед за двумя девушками. Покинуть чужую комнату – на это Вальт, как он чувствовал, имеет полное право. Но поскольку комнату еще нужно было запереть, он опять оказался стоящим впереди, ближе к лестнице; и внутри него начался короткий спор, или схватка: вправе ли он – или, скорее, должен ли сопровождать В и ну – или, может, ни то и ни другое. В и на в данный момент не могла позвать его обратно – так что он, внутренне фехтуя, спустился по лестнице и донес эту свершавшуюся в нем беззвучную рукопашную до самой двери подъезда и даже дальше, до крыльца.

Кончилось тем, что Вальт без дальнейших околичностей присоединился к двум девушкам и переместил шляпу с клюки на свою голову; однако он дрожал, не столько от страха или радости, сколько от ожидания, которое вмещает в себя обе эти эмоции. О, в ранней юности есть смешная и чистая пора, когда в юноше оживает французская рыцарственность со свойственной ей священной робостью и когда как раз самый пылкий становится самым нерешительным: потому что свою деву, которая представляется ему созданием, слетевшим с небес и опять улетающим на небо, он почитает так же, как какого-нибудь великого мужа, близость с которым представляется ему священным кругом некоего высшего мира и чья рука, когда он к ней прикасается, воспринимается им как дар. Несчастен, исполнен вины тот юноша, который никогда не робел перед красотой.

Три человека шли по лесистой улице по направлению к саду. Луна рисовала на светлой пешеходной дорожке колеблющуюся горную цепь – каждой дрожащей веточкой. Луция рассказывала, как красив сад; и особенно – совершенно голубая беседка в нем, сплошь сплетенная из голубых цветов. Голубая горечавка – голубые звездочки ифейона – голубая вероника – голубой ломонос: они сплелись, образовав маленькое небо, в котором как раз осенью нет ни единой тучки, то бишь нераскрывшегося бутона, а только открытые, эфирного цвета чашечки.

– Поскольку цветы живут и периодически спят, – сказал, воспользовавшись таким поводом, Вальт, – они наверняка и сны видят, как дети и животные. Все живые существа, собственно, должны видеть сны.

– И святые люди, и святые ангелы тоже? – спросила В и на.

– Я бы сказал, что да, – отозвался Вальт. – Поскольку все живые существа совершенствуются и, следовательно, могли бы грезить о чем-то высшем.

– И все-таки одно существо мы должны исключить, – сказала В и на.

– Конечно! Бог ведь не видит снов. Но теперь, когда я вновь думаю о цветах, мне кажется, что в их нежных чашечках в самом деле может цвести темный сон о каком-то более светлом сне. Их ароматные души на ночь прикрываются – и не просто листьями, а поистине органическим способом, как и у нас душа прикрывается не просто опустившимися веками. Если эти разноцветные существа днем способны чувствовать свет и прилив новых сил: то наверняка они и ночью могут наслаждаться сновидческими отражениями дня. Всевидящий там, наверху, видимо, знает сон розы и сон лилии, более того, устанавливает различие между ними. Роза могла бы видеть во сне пчел, лилия – бабочек (в эту минуту я почти уверен, что так оно и есть), незабудка – солнечный луч, тюльпан – одну пчелу, некоторые другие цветы – легкий ветерок… Ибо где положен предел царству Божию или царству духов? Богу, наверное, цветочная чашечка тоже представляется сердцем, и наоборот, некоторые сердца представляются Ему цветочными чашечками. -

Теперь они вступили в волшебный сад, где белые дорожки и темные группы деревьев, чередуясь, взаимно окрашивали друг друга. Горы вздымались высоко, походили на ночных богов и дерзко задирали свои темные земные головы к небесным звездам. Нотариус увидел, как цветные росинки поэзии, до сих пор разрозненно лежавшие на ладони Вины, собираются в радугу и стоят на небе – как первый сверкающий полукруг круга жизни.

По мере того как Вина отвечала все односложнее, сам Вальт становился все более многословным и опьянялся крестильной водой своих же слов, которую изливал на каждую гору и звезду, попадавшуюся им по пути. Мало было таких красот, которые он, проходя мимо, не изобразил бы словесно. Он чувствовал себя так хорошо и отрадно, как если бы все мерцающее полушарие вокруг него существовало только под его черепом, построенное из одного сновидения, и он мог бы что угодно там передвигать, и похищать, и брать звезды, и ронять их, словно белые цветы, на шляпу и на ладонь В и ны. Чем меньше она прерывала Вальта и охлаждала его пыл: тем более грандиозные идеи он излагал и наконец поведал им самую грандиозную – ту чудовищную, в которой весь мир, растаяв, цветет, – так что даже Луция, до сей поры вполголоса напевавшая мирские песенки, замолчала из робости перед Божьим Словом.

Как раз зазвонили колокола, сзывая людей к комплеторию, когда В и на проходила мимо прячущейся в листве маленькой капеллы. Девушка, будто смутившись, замедлила шаг, остановилась и шепнула что-то на ухо Луции. Вальту ее душа была настолько близка, что он не мог не заглянуть в эту душу; он быстро прошел вперед, чтобы дать В и не возможность помолиться (и самому втайне последовать ее примеру). Луция тихо сказала В и не, что в стороне от черной беседки – чуть выше – находится голубая. В этой второй Вальт хотел подождать молящуюся. Но когда он подошел ближе, из беседки весело выскочила Якобина, в шутку набросила ему на голову шаль и, схватив под руку, потянула прочь, чтобы, как она выразилась, рядом с ним, таким милым, насладиться этой драгоценной ночью.

Хотя Вальт даже отдаленно не подозревал, как бесцеремонно и пародийно Морфей случая часто соединяет и разъединяет человека с его судьбой: все же эта проделка, и эта свобода поведения, и такой контраст слишком сильно противоречили его возвышенному душевному настрою. Он поспешно объяснил Якобине, откуда и с кем пришел, и бросил многозначительный взгляд в сторону капеллы, как если бы там его очень ждали. Якобина одобрительно пошутила по поводу того, как Вальту везет с дамами, и тем самым лишила его дара речи, переполнив чувствами его сердце. Пока нотариус – внешне – шутливо отбивался (а внутренне лихорадочно искал хоть какой-то повод, позволяющий, не проявляя подлинной грубости, стряхнуть руку Якобины со своей): он увидел, как генерал идет навстречу дочери со стороны садовых ворот, очень радостно берет ее под руку и потом вместе с этим Ангелом звезд направляется прочь из сада, домой.