Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том I

– Я бы тоже среди многих красавиц выбрал самую уродливую, чтобы именно с ней, первой, заговорить и пригласить ее танцевать.

– Очень галантно с вашей стороны! – сказал эльзасец. – Но видели ли вы когда-нибудь лучшую, чем у нее, талию?

Нотариус только теперь припомнил, какие талии у обеих дочерей Нойпетера; тот, кто обезглавил бы их, превратил бы каждую в Венеру, да даже и с головой та и другая барышня могла бы счесть себя грацией – если бы погляделась в двойное зеркало. Люди ученые понимают только физиогномическую красоту; Вальт достиг совершеннолетия, так и не осознав, что сам он имеет бакенбарды, а другие люди – талии, красивые пальцы, уродливые пальцы и т. и.

– В самом деле, – ответил нотариус эльзассцу, – я бы хотел без всяких угрызений совести сказать в лицо уродливой девушке о ее красивой талии, похвалить эту талию, чтобы бедняжка о ней узнала и впредь гордилась ею.

Когда Флитте чего-то не понимал, он не задавал уточняющих вопросов, а просто быстро говорил «да». Вальт теперь нарочито уставился на талию Рафаэлы, чтобы познакомить с ней ее обладательницу. Блондинка под его взглядом скосила глаза в другую сторону и попыталась благонравно выразить обеспокоенность тем, что молодой Харниш ведет себя столь дерзко.

– Вы спрашиваете, сударь, какую из дочерей я больше люблю? Блондинку или брюнетку? – провозгласил развеселившийся от вина торговый агент. – Конечно, сказал бы я, блондинку: поскольку она обходится нашей кассе – считая за четверть года – на двенадцать грошей дешевле. За три талера и двенадцать грошей честно заработанных денег Гуйон, придворный повар из Веймара, продает бутылочку с красной уксусной эссенцией для волос (vinaigre de rouge) – для блондинки, само собой; бутылочка же для брюнетки стоит полных четыре талера; если же моя дочь захочет иметь совершенно черные волосы, то я должен списать за бутылочку аж четыре талера двенадцать грошей. Рафель! Твое здоровье!

– Cher père, – откликнулась она, – называйте меня, пожалуйста, только Рафаэлой.

«Он заслужил (подумал Вальт, задетый неделикатностью Нойпетера), что она сказала: Scheer-Bar!». Ибо именно так нотариус воспринял услышанное.

– Сегодня бедный слепой барон дает флейтовый концерт, – быстро сказала Рафаэла. – Ах! Я еще не забыла, как плакала над Дюлоном.

– Я не помню имени музыканта, – сказала набрильянтиненная мать, по имени Пульхерия, которая была родом из Лейпцига и многократно возила туда обеих дочерей как в высшую школу наилучших манер, – но этот нищий – вульгарный клоун, и к тому же плут.

Вальт, пылая от выпитого вина, погрузился в себя, подыскивая быстрейший способ защиты.

– Если этот жалкий дворянчик, – насмешливо сказала Энгельберта, – хоть чему-то научился и хоть что-то понимает в музыке, я бы не стала выражаться столь категорично.

– Кто знает, – ответила мать, – сможет ли он заинтересовать своей флейтой людей, которым уже доводилось кое-что слышать?

– Он, – вырвалось у Вальта совсем короткое возражение, – не вульгарный, не жалкий, не неумелый, не такой-сякой, а поистине царственный человек!

Позже нотариус сам упрекнул себя в том, что невольно погорячился и потому высказался чересчур кратко; но его кроткий дух был захвачен врасплох опорочившей Вульта супругой придворного агента, которая, правда, казалась хорошенькой в свое время, когда видела самого Геллерта верхом на лошади, но теперь – сплошь состоя из реликтов себя-прежней, как собственный реликварий или собственная пестрая шкатулка для косметических принадлежностей, – она превратила покрывавший ее дорогой наряд в расписной металлический, подбитый бархатом, снабженный позолоченными ручками парадный гроб для своего напудренного трупа. Вальт не хотел быть невежливым – а только справедливым. Его дерзкая тирада была встречена кратким недоумением и презрением. Но Нойпетер тотчас перехватил нить беседы:

– Бульхен, – сказал он жене со сдобренной вином сердечностью, – поскольку этот малый, судя по всему, очень беден и к тому же слеп, я хочу купить у бедолаги – для вас, моих женщин, – три билета.

– Весь город идет на концерт, – сказала Рафаэла, – в том числе и моя дражайшая Вина. О, спасибо тебе, cher père! Когда я услышу этого несчастного, в адажио – я заранее радуюсь, я знаю, – тогда «вкруг моего сердца соберутся все плененные слезы» [12] Она позаимствовала этот речевой оборот из «Геспера». - Примеч. Жан-Поля. , я вспомню о слепом Юлиусе в «Геспере», и мои слезы прольются благим дождем на цветы радости.

После этого не только отец посмотрел на нее с восхищением, удивляясь такому стилю речи – хотя сам он, будучи старым человеком, продолжал корпеть над своим, – не только Флитте воодушевился услышанным, но и нотариус с самым искренним одобрением снова взглянул в ее лицо, на мгновение пожелав, чтобы с последним можно было смириться или даже преобразить его любовью, ведь он жил с этой девушкой под одной крышей. Произнесенное вслух имя Вины подняло целую бурю в его душе – теперь он уже не спускал одухотворенных глаз с ее жениха, – но внезапно Рафаэла снова устроила за столом величайшую революцию, задав вопрос Гланцу: «Как это получается, господин церковный советник, – возвращаясь от слепых к видящим, – что все образы в человеческом глазу переворачиваются, но мы не видим их перевернутыми?»

И вот, когда церковный советник – медленно и скучно, опираясь на прочитанные им книги, – так хорошо разобрал эту проблему, что вся застольная компания не могла им не восхититься, графа, можно сказать, охватил огонь. То ли он насытился едой – то ли пресытился слушанием – то ли был уже сыт по горло теологическим полузнайством Гланца и его lingua franca , этой пресной проповеднической философией, на ¼ моральной, на ¼ аморальной, на ¼ разумной, на ¼ ложной, а в целом краденой, – граф почувствовал, что с него довольно: он начал и довел до конца такую длинную, ожесточенную и пламенную речь против церковного советника – ради нее будет специально выделен и представлен на суд читателей следующий номер, «Конгломераты мышино-бледных кошачьих хвостов », – что не мог бы проявить большей ненависти к тусклому золоту теологических моралистов и авторов, даже если бы был флейтистом Кводдеус-вультом, который однажды выразился так: «В старых заплесневелых лесах философов теологи собирают упавшие с деревьев плоды чтения и пытаются ими что-то засеять. – Эти величайшие и самые умственно отсталые эгоисты превращают Бога в прислужника пенитенциарного пастора, хотя были возведены в сей сан сами, и на всем пути к месту службы сохраняют уверенность, что солнечное затмение случилось лишь для того, чтобы они меньше потели и могли скакать верхом в тени, – они вычищают сердца и головы, как слуги в Ирландии подметают ступени: собственными париками».