Альбер Камю - Калигула. Недоразумение. Осадное положение. Праведники [litres]

Анненков. Что ж, мы умрем сражаясь, как подобает людям.

Дора. Вы шли слишком быстро. Вы больше не люди.

Анненков. Горе и нищета тоже ходят быстро. В этом мире не осталось времени для терпения и постепенного созревания. Россия спешит.

Дора. Я знаю. Мы взвалили на себя все горе этого мира. И он разделил эту ношу с нами. Какое мужество! Но иногда мне кажется, что это гордыня, и за нее придет возмездие.

Анненков. За эту гордыню мы платим своей жизнью. Дальше идти некуда. Мы имеем право на такую гордыню.

Дора. А мы уверены, что никто не пойдет дальше? Иной раз мне становится страшно, когда я слушаю Степана. Может быть, придут другие, они будут убивать, прикрываясь нашим именем, – но расплачиваться своими жизнями не будут.

Анненков. Это была бы подлость, Дора.

Дора. Как знать? Может быть, это и есть справедливость. И тогда больше ни у кого не хватит храбрости посмотреть ей в лицо.

Анненков. Дора!

Она умолкает.

Анненков. Ты сомневаешься? Я тебя не узнаю.

Дора. Мне холодно. Я думаю о нем – он должен унимать дрожь, чтобы не подумали, будто он боится.

Анненков. Так ты больше не с нами?

Дора (бросается ему на грудь). О Боря, я с вами! Я пойду до конца. Я ненавижу тиранию, я знаю, что мы не можем поступать иначе. Но я делала этот выбор радостно, а подтверждаю его с тяжелым сердцем. Вот в чем разница. Мы – узники.

Анненков. Вся Россия – узница. Мы взорвем тюремные стены.

Дора. Дай мне только бомбу в руки, и ты увидишь, я кинусь в самое пекло не дрогнув. Это легко. Насколько легче умирать от раздирающих сомнений, чем жить с ними. Ты любил, Боря, любил когда-нибудь?

Анненков. Любил. Но это было так давно, что я уже ничего не помню.

Дора. Как давно?

Анненков. Четыре года.

Дора. А сколько времени ты руководишь Организацией?

Анненков. Четыре года. (Пауза.) Теперь моя любовь отдана Организации.

Дора (подходя к окну). Любить – пусть, но быть любимой!.. Нет, надо шагать вперед. Как хочется остановиться. Вперед! Вперед! Как хочется протянуть руки и дать себе волю. Но гнусная несправедливость налипла на нас, как смола. Вперед! Мы обречены быть сильнее, чем мы есть на самом деле. Люди, их лица – вот что хочется любить. Сначала – любовь, а справедливость – потом! Но нет, надо шагать. Вперед, Дора! Вперед, Янек! (Плачет.) Но для него цель уже близко.

Анненков (обнимая ее). Его помилуют.

Дора (глядя на него). Ты же знаешь, что нет. Ты знаешь, что этого нельзя.

Он отводит глаза.

Дора. Сейчас, наверно, он выходит во двор. Все сразу смолкают, когда он появляется. Только б ему не было холодно. Боря, ты знаешь, как вешают?

Анненков. На конце веревки. Не надо, Дора!

Дора (упрямо). Палач прыгает на плечи. Позвонки хрустят. Ужасно, да?

Анненков. Да. С одной стороны. А с другой – это счастье.

Дора. Счастье?

Анненков. Ощутить тепло человеческой руки перед смертью.

Дора бросается в кресло.

Молчание.

Анненков. Дора, потом надо будет уехать. Мы отдохнем немного.

Дора (растерянно). Уехать? С кем?

Анненков. Со мной, Дора.

Дора (смотрит на него). Уехать! (Поворачивается к окну.) Светает. Янек уже мертв, я знаю.

Анненков. Я тебе брат.

Дора. Да, ты мне брат, вы все мне братья, и я вас люблю. (Слышен шум дождя. За окном рассвет. Дора говорит очень тихо.) Но какой иногда горький вкус у братства!

Стучат. Входят Воинов и Степан. Все стоят неподвижно. Дора пошатнулась, но с видимым усилием взяла себя в руки.

Степан. Янек не предал.

Анненков. Орлов там был?

Степан. Да.

Дора (подходя к нему твердым шагом). Садись. Рассказывай.

Степан. К чему это?

Дора. Рассказывай все. Я имею право знать. Я требую, чтобы ты рассказал. Со всеми подробностями.

Степан. Я не сумею. И потом, пора уходить.

Дора. Нет, ты будешь говорить. Когда ему сказали?

Степан. В десять часов вечера.

Дора. Когда его повесили?

Степан. В два часа утра.

Дора. И он ждал четыре часа?

Степан. Да, не проронив ни слова. А потом все пошло быстро. Теперь все кончено.

Дора. Четыре часа молча ждал? Погоди. Как он был одет? На нем была шуба?

Степан. Нет. Он был весь в черном, без пальто. И черная шляпа.

Дора. А что на дворе?

Степан. Ночь была темная. Грязный снег. Потом пошел дождь и превратил его в вязкую жижу.

Дора. Он дрожал?

Степан. Нет.

Дора. Орлов встретился с ним глазами?

Степан. Нет.

Дора. На кого он смотрел?

Степан. Орлов говорит – на всех, и никого не видел.

Дора. А потом, потом?

Степан. Перестань, Дора.

Дора. Нет, я хочу знать. Хотя бы смерть его принадлежит мне.

Степан. Ему прочли приговор.

Дора. Что он делал, пока читали?

Степан. Ничего. Только разок тряхнул ногой, чтобы сбить комок грязи с башмака.

Дора (закрыв лицо руками). Комок грязи!

Анненков (резко). Откуда ты это знаешь?

Степан молчит.

Анненков. Ты расспросил Орлова обо всем? Почему?

Степан (отводя глаза в сторону). Между мной и Янеком было кое-что.

Анненков. Что же?

Степан. Я ему завидовал.

Дора. А потом, Степан, потом?

Степан. Отец Флоринский подошел к нему и протянул распятие. Он отказался его поцеловать. И произнес: «Я уже сказал вам, что я совершенно покончил с жизнью и приготовился к смерти».

Дора. Какой у него был голос?

Степан. Такой, как всегда, только без нетерпения и лихорадки – вы за ним это знаете.

Дора. Он выглядел счастливым?

Анненков. Ты сошла с ума?

Дора. Да, да, я уверена, он выглядел счастливым. Это было бы слишком несправедливо – отказаться от счастья при жизни, чтобы полнее принести себя в жертву, и не получить счастья в самую минуту смерти. Он был счастлив и шел к виселице спокойно, ведь так?

Степан. Он шел спокойно. Внизу на реке пели под гармонику. В ту минуту залаяли собаки.

Дора. И тогда он поднялся…

Степан. Он поднялся. Растворился в темноте. Было едва видно саван, которым палач его окутал с ног до головы.