Джон Фаулз - Мантисса [litres]

– А могу еще дольше. Поскольку ты ведь не настоящая.

Она снова сердито смотрит ему в лицо.

– Я кажусь реальной только из-за твоего тошнотворного представления, что по-настоящему совершенно нереальный персонаж, воплощением которого я, как предполагается, являюсь, должен таким казаться. На самом же деле реальная я в этой ситуации избегала бы вообще всякого упоминания об этом деле, и прежде всего потому, что ни за что не оказалась бы в подобной ситуации. Если бы имела возможность выбора. А у нее такой возможности нет. Поскольку она нереальна. – Она приподнимается с подушки и с упреком качает головой. – Просто ты занимаешься тем же, чем и всегда: думаешь, что ловишь ускользающую тему, а на деле – гоняешься за собственным хвостом.

– Ах как смешно! А откуда тебе известно, чем я всегда занимаюсь?

– А я и не знаю.

– Но ты ведь только что…

Она отворачивает лицо.

– Я всего лишь как попугай повторяю слова, которые ты мне подсказываешь. Они – твои. Вовсе не мои.

– Ни хрена себе. – Она по-прежнему полна отвращения и не поворачивает головы. – Ты – всего лишь мои собственные слова? Всего лишь воск в моих руках?

– Я бы сказала – дешевый пластилин. Это больше подходит.

Он на миг задерживает дыхание.

– Что же, ни шепота сердца, ни малейшего признака собственной воли?

– Да я бы ушла из этой комнаты сто лет назад, будь моя воля.

– И я мог бы делать с тобой, что в голову придет, и ты бы так и лежала тут?

– Вот уж нет. – Она презрительно фыркает. – Я же знаю, какой смрадный гарем живет в твоем воображении! Я бы извивалась и дразнилась и подстрекала бы тебя по-всячески.

Он ловит ее на слове:

– Откуда это ты знаешь, какое у меня воображение?

– «Знать» в данных обстоятельствах – просто эпистемологическая бессмыслица.

– Не важно. Ты же это слово употребила.

– Оттого что твое воображение так грубо повторяет себя, достаточно оказаться его жертвой всего на нескольких страницах, чтобы догадаться, как оно всегда работает.

– И ради всего святого, объясни – как это гарем может быть смрадным?

– А ты попробуй поживи в нем. Вместо того чтобы им владеть.

Он пристально смотрит вниз – ей в глаза.

– Я ни одного из этих слов тебе в уста не вкладывал.

– Да я скорее бы умерла, чем попала в твой диалог. По собственной воле. Если бы она у меня была.

– Если хочешь знать, ты говоришь исключительно так, как тебе самой хочется. То есть как испорченная сучонка, которая так же прямодушна, как поворот под прямым углом, и невинна, как стриптизерка в дешевом ночном клубе.

– Благодарю вас.

– Меня не так легко одурачить. Такие вот ситуации тебе особенно по душе. Появляешься, а потом капризничаешь и сопротивляешься – с самого первого слова и до конца. И более того, сама прекрасно это сознаешь. Разве не так?

– Как скажешь. То есть если ты скажешь, что «как скажешь» и есть то, что ты хочешь, чтобы я сказала. А так оно, очевидно, и есть.

– Я требую настоящего ответа.

– Наконец-то он заговорил по-настоящему.

– Я полагаю, что имею право на настоящий ответ.

– Тогда тебе лучше его по-настоящему придумать.

– Но это же не ответ.

Она пожимает плечами:

– Попробуй еще раз. Ты же хозяин. Мастер слова.

Он сердито вглядывается в ее отвернувшееся лицо. Молчание. Потом он говорит:

– Я все-таки тебя поймал.

– Как это?

– Велев тебе что-то сделать. А ты не сделала.

– Я же мысли не читаю. Я просто твоя надувная кукла.

– Прекрасно. Я хочу, чтобы моя надувная кукла сказала, что она меня любит. Страстно. Сейчас же.

– Я люблю тебя. Страстно.

– Не так. С чувством. Con amore [9] С любовью (ит.) . .

– Не думаю, что сумею.

– Так-так-так!

Она смотрит на него презрительно:

– Не моя вина, что я к тому же еще и запрограммирована рабски подчиняться любому дурацкому настроению, какое тебе заблагорассудится придумать. Какой бы неуклюжий набор женских эмоций ты для меня ни состряпал. Не говоря уж о твоем собственном персонаже. Я замечаю, что тут нет ни единого слова о его весьма сомнительном статусе. Интересно, кто дергает его за ниточки?

– Я сам. Я – это и есть я. Не смеши меня.

Она одаряет его саркастической усмешкой и отводит глаза.

– О господи, до чего же ты наивен!

– Это ты наивна. Я ни за что не мог бы приказать моему собственному персонажу хотя бы намекнуть, что я – это на самом деле не я.

– А тогда почему он повсюду обозначается как «он»? Что это ты пытаешься скрыть?

Он на минуту умолкает.

– Слушай-ка, я эту абсолютную дичь даже и обсуждать не собираюсь. Ведь на самом деле ты просто пытаешься уйти от объяснений, почему ты не хочешь выполнить мою просьбу.

– Ну, я, может, и сумела бы симулировать это чисто физически. Впиваться в тебя ногтями и стонать. Это подойдет?

– Нет, не подойдет.

– Тогда я предлагаю, чтобы этим занялся твой персонаж. Заставь его сказать мне, что он меня страстно любит. – Она опять отворачивает от него лицо. – Я жду.

– А я знаю, что тебя грызет. Ты просто классическая зануда – всегда все удовольствие испортишь. Как только начнешь испытывать наслаждение от чего-то, сразу же чувствуешь себя виноватой. И ускользаешь – скрываешься за этой дерьмовой болтовней о реальном и нереальном.

– На твоем месте я бы не решилась заводить этот разговор.

– Что ты имеешь в виду?

– Боже мой, только подумать – в этот день, в этом веке… такая жалость! Весь мир полон вполне приемлемых ситуаций типа «мужчина – женщина», литературно-художественное исследование каковых представляет собой параллель жизненной социологической функции, а ты не можешь придумать ничего получше. Музы… Ну, я хочу сказать… Господи! Это же так все запутывает! Даже смущает. Неужели хоть одна современная женщина – существующая в действительности – стала бы разговаривать в таком отвратительно взбалмошном и жеманном стиле о пастухах, свирелях и…

– Ну знаешь ли, женщины, толкующие о литературно-художественных исследованиях, каковые представляют собой параллель жизненной социологической функции, нисколько не лучше.

– О, я прекрасно понимаю, что с нашей стороны это никуда не годится. Показывать, что мы на самом деле умеем мыслить. Что же еще ты мог бы сказать?

– Ты жестоко и совершенно садистски нарушаешь все и всяческие правила.

Она поворачивает к нему вспыхнувшее лицо:

– Твои правила!

– Хорошо. Мои правила.

Она опять отворачивается.

– Они мне до смерти надоели. Надо притворяться, что я существую в таком виде, в котором ни за что бы и не подумала существовать, если бы и вправду существовала.

– Но ты, черт возьми, все равно для меня существуешь. Такая, какая есть.