Джон Фаулз - Мантисса [litres]

– Но я собиралась несколько уточнить одну-две сцены во второй части. Когда противоестественная животная чувственность берет во мне верх. Сцена с двумя голландскими продавцами автомобилей и еще – с преподавателем гэльского языка.

– Думаю, я предпочел бы конспективное изложение. Не надо деталей. На данный момент.

– Ладно. Итак… – Она делает изящное движение рукой, в пальцах которой сигарета. – Ты, несомненно, отметил, что в первых двух частях недостает некоторого важного элемента? Нет?

– Боюсь, что нет.

– Религии.

– Религии?

– Думаю, мне следует стать монахиней. Можно дать несколько сцен в Ватикане. Они обычно прекрасно раскупаются.

Он не сводит глаз с бледно-розового ковра у ножек кровати.

– А я-то думал, мы – невероятно утонченная выпускница Кембриджа. Специалист в области всего английского.

– В этом и будет заключаться пафос повествования! Когда та, что преклонялась перед Левисами и доктором Стайнером {57} 57 …преклонялась перед Левисами и доктором Стайнером… – Левисы – Франк Раймонд Левис (1895–1978), профессор истории, английского языка и литературы в Кембридже (до 1964 г.), один из основателей нового критического подхода к нарративному тексту. Автор многочисленных трудов. Его жена, К. Д. Левис (1906–1981), также специалист в области английского языка и литературы, занималась соотношением литературы и грамотности. Доктор Стайнер – Фрэнсис Джордж Стайнер (р. 1929) – американский писатель, литературовед, критик. Его перу принадлежат труды «Смерть трагедии» (1961), «Язык и наука» (1967) и др., а также литературные произведения, например «Антигоны» (1985). Одна из важнейших тем его творчества – каким образом главнейшие события XX в., в частности холокост, разрушают представление о том, что литература оказывает гуманизирующее влияние на человечество. , подвергается зверски жестокому насилию со стороны…

– Знаешь, ты, кажется, здорово зациклилась на зверской жестокости, если мне позволено будет заметить.

Она опускает очки пониже и смотрит на него поверх стекол.

– Я так понимаю, что мы в принципе договорились, что любой сколько-нибудь точный мимесис {58} 58 Мимесис — подражание, воспроизведение образа (греч.). современной действительности должен символически отражать зверскую жестокость классовых отношений в обществе, где господствует буржуазия.

– Ну если ты так ставишь вопрос. А кто…

– Двадцать четыре юных партизана-марксиста в здании моей африканской миссии. Все, разумеется, черные. Для твоего персонажа там тоже найдется место. Он мог бы приехать в Рим на обряд посвящения. Со своей новой любовью.

– Но ведь я, кажется, тебя люблю.

Она выдыхает облачко дыма.

– Но уж никак не после того, как я принимаю постриг. Это было бы не vraisemblable [17] Правдоподобно (фр.) . .

– Но откуда же возьмется эта новая женщина?

– Я говорю вовсе не о женщине, Майлз.

– Ты хочешь сказать…

– После потрясения, вызванного утратой – моим уходом в объятия Господа, полагаю, твои истинные сексуальные склонности могут вполне выразительно заявить о себе.

– Но…

– Дело вовсе не в том, что, как ты прекрасно знаешь, голубые составляют не менее тринадцати и восьми десятых процента англоязычных читателей, покупающих худлитературу. Это, разумеется, не должно на тебя повлиять. Но определенный смысл в этом есть.

Она опять принимается пощипывать торчащую из ткани нитку.

– Но с какой стати гомосексуалист вдруг захочет присутствовать на церемонии твоего посвящения?

– Да потому, что ты не можешь меня забыть. И кроме того, я думаю, тебе и твоему другу-парикмахеру должен очень нравиться весь этот высокий кэмп, экстравагантность всего этого. Ладан, облачения. Знаешь, было бы даже мило, если бы мы могли закончить тем, как ты принял лицо Девы Марии, статуи, конечно, за мое лицо… после моей смерти, разумеется… в местном храме.

– Я что, тоже теперь католик?

– С самого начала. Просто я тебе забыла сказать. – Она поднимает на него глаза. – У тебя должен быть цельный характер. И сознание греха. А их – двадцать восемь и три десятых процента.

– Католиков?

Она кивает.

– И у меня возникла замечательная идея. Про последнюю сцену. Я вижу, как ты тайком кладешь небольшую гроздь бананов у подножия моей статуи… или ее статуи. Думаю, это могло бы придать особый смысл всему повествованию, если так закончить.

– Какой тут, к черту, может быть особый смысл? Не понимаю.

Она скромно и снисходительно ему улыбается:

– Не беспокойся. Полагаю, разбирающиеся читатели уловят символику.

– А ты не думаешь, что эта связка фруктовых пенисов будет выглядеть кощунственно – в заданных-то обстоятельствах?

– Нет, если ты положишь их, опустившись на колени, со слезами на глазах.

– А ты не думаешь, что я мог бы обронить один банан, поднимаясь по крутым ступеням ко входу в храм?

– Зачем?

– Выходя из храма после этой сцены ex voto [18] Жертвоприношение, приношение по обету (лат.). , я мог бы поскользнуться на этом банане.

С минуту она смотрит на него, потом опускает глаза. Молчание. Наконец она произносит тоненьким от обиды голоском:

– Я же пыталась тебе помочь.

– А я вовсе и не собирался смеяться над тобой. Естественно, при падении у меня будет сломан позвоночник.

– Я просто пыталась наметить общую рамку, чтобы дать простор твоим способностям. Как я их понимаю. – Она пожимает плечами, не поднимая глаз; гасит сигарету в пепельнице. – Не важно. По правде говоря, мне безразлично.

Он поднимается со стула и присаживается на край кровати, лицом к ней.

– Я и в самом деле вижу здесь массу возможностей.

– На самом деле ты в этом вовсе не убежден.

– Нет, серьезно. Поразительно, как ты открываешь целый новый мир всего лишь несколькими широкими мазками.

Она бросает на него колеблющийся, полный сомнения взгляд и снова опускает голову.

– Наверное, все это кажется тебе просто глупым.

– Ничего подобного. Очень поучительно. Чувствую, что знаю тебя раз в десять лучше, чем раньше.

– Ну это же просто краткий набросок.

– Такие наброски чаще всего многое открывают.

Она пристально глядит на него сквозь огромные дымчатые стекла очков.

– Я верю, ты смог бы написать это, Майлз. Если бы очень постарался.

– Все-таки одна-две мелочи мне не вполне ясны. Можно, я…

– Пожалуйста.

– Ну, к примеру, откуда вдруг двадцать четыре черных партизана? Зачем?

– Мне показалось, что так будет правильно. Именно это число. Конечно, я не специалист в этой области. Тебе надо будет как следует изучить проблему.

– Это совпадает с числом букв в греческом алфавите.

– Разве? А я и забыла. – Он пристально на нее смотрит. Она яростно трясет головой. – Мне очень жаль. Не вижу никакой связи.