Джон Фаулз - Мантисса [litres]

– А я думал, тридцатый.

– Нет, дорогой. Это же второй после двадцать седьмого, а двадцать седьмой был тот, где ты заставил меня… – Она теснее прижимается к нему. – Ну, сам знаешь. Ты жестокий-жестокий.

– Ты хочешь сказать, когда ты заставила меня заставить тебя…

– Ш-ш-ш…

Она целует его плечо. Часы удовлетворенно тикают, вынашивая очередное «ку-ку». Мужчина на кровати произносит, обращаясь к потолку:

– Ни за что бы не поверил. Как мы с тобой делаем это все более невозможным от раза к разу.

– Я же тебе говорила. О маловер!

– Я помню, дорогая. – Его рука скользит вниз по ее нежной спине, потом легонько похлопывает. – Ты и сестра Кори.

Она опять небольно щиплет его за складочку кожи.

– Я как сестра Кори.

– У тебя так здорово этот образ получается. Я все время забываю, что ты и она – одно и то же существо. – Он целует ее волосы. – С тех самых пор, как она, то есть, я хочу сказать, ты… фантастика! Вовсе не удивительно, что старик Уильям… ведь когда ты пускаешься во все тяжкие… И вовсе не удивительно, что он так рано облысел, если все это происходило у него в голове!

– Конечно в голове, милый.

Он нащупывает ее правую ладонь. Их пальцы переплетаются. Теперь они лежат молча, погруженные в воспоминания.

– Вот что мне показалось неверным сегодня. Я хочу сказать, всего два раза. Мы же не можем считать interruptus [24] То есть coitus interruptus – прерванный половой акт (лат.) . . — Она не отвечает. – В среднем у нас бывает три, правда ведь?

– На самом деле, с рецидивами, три и три десятых, дорогой.

– Два раза – это не очень хорошо.

– Ну, мы же можем это компенсировать.

– Все дело в литературных кусках. Когда мы на них застреваем, мы забываем о самом существенном.

– Мой дорогой, мне не хочется тебе противоречить, но, если учитывать, кто я такая, я не могу совершенно от них отказаться.

– Ангел мой, я понимаю – ты не можешь. Просто…

– «Просто» – что, дорогой?

Он поглаживает ее спину.

– Честно говоря, я думал об одной из твоих сегодняшних вариаций. – Он похлопывает ее пониже спины. – Разумеется, она была выстроена весьма умело, как всегда. Но я не мог не задуматься, соответствует ли она контексту.

– Какую из вариаций ты имеешь в виду?

– Когда ты притворилась психоаналитиком. Вся эта ерундистика про мой вуайеризм и эксгибиционизм. Если откровенно, я тогда же решил, что это – перехлест. В данных обстоятельствах. И самую малость похоже на удар ниже пояса. Особенно там, где ты толкуешь про пристрастие к матери.

Она приподнимается на локте.

– Но, Майлз, дорогой мой, кто же совсем недавно говорил, что готов прямо-таки съесть мои груди?

– Зачем же нам прибегать к таким далеко идущим выводам лишь из-за того, что в виде сестры Кори ты завела себе пару потрясающих титек?

– Только в виде сестры Кори?

– Да нет, конечно. – Он касается рукой тех, что сейчас так близки к нему. – В виде вас обеих.

– Майлз, я слышала это совершенно четко. Ты сказал «в виде сестры Кори».

– Оговорился.

Она опускает взгляд на собственную грудь.

– Если честно, не вижу никакой разницы.

– Любимая, и в самом деле никакой существенной разницы нет.

Она поднимает голову.

– Как это – «существенной»?

– Только в крохотных нюансах. Да и потом, не можешь же ты ревновать к самой себе? Просто в ее образе ты самую малость повнушительнее и посмелее. Кажешься еще более бесстыдной и вызывающей, чем есть. – Он протягивает руку и ласково гладит предмет дискуссии. – Твои нежнее и утонченнее. Изысканнее. – Она снова изучает их нежную изысканность, но теперь с некоторым сомнением во взгляде. – Дай-ка я их поцелую.

Она ложится, снова опустив голову ему на плечо.

– Все это не важно.

– Ты тщеславная глупышка.

– Теперь я жалею, что позволила тебе уговорить меня принять образ чернокожей девушки.

– Ну, моя дорогая, мы же договорились. Мне и правда необходимо, чтобы ты являлась еще и в другом образе хотя бы затем, чтобы я мог вспомнить, как божественно ты выглядишь в собственном. В любом случае главное мое соображение заключается в том, что, как бы ни соблазнительно было обвинять меня в инцесте и прочих грехах, у нас с тобой есть масса более важных вещей, которыми следует заняться. У нас сегодня были длиннющие периоды, где нет ни малейшего намека на секс. Порой я чувствую – мы утрачиваем всякое представление о приоритетах. Нам следует вернуться к духу того совершенно замечательного времени, – где же это было, а? – когда мы почти ни слова не произносили.

– В номере восьмом.

– Он был так великолепно структурирован, весь такой плотный, серьезный, безостановочный – ну, ты понимаешь. Конечно, мы не всегда можем достичь таких высот, но все же…

– Кажется, я вспоминаю, что в том эпизоде была столь же долго сестрой Кори, как и самой собой.

– Разве, любимая? Совсем забыл. – Он похлопывает ее по спине. – Как странно. Поклясться мог бы – все время была только ты.

Воцаряется молчание. Эрато лежит, по-прежнему тесно к нему прижавшись. В ее позе изменилось лишь одно: теперь ее глаза открыты. На миг можно было бы предположить, что она затаила в душе обиду. Но очень скоро выясняется, что это предположение абсолютно иллюзорно, так как она вытягивает губы и целует то место у его плеча, где только что покоилась ее голова.

– Ты прав, дорогой, как всегда.

– Не надо так говорить. Лишь иногда.

– Дело в том, что я чувствую, как ты становишься все лучше и лучше – гораздо лучше меня – в умении быть невозможным.

– Чепуха.

– Нет, правда. У меня нет этой твоей интуитивной способности портить настроение. Не так-то просто этому научиться, если провела всю жизнь, пытаясь делать обратное.

– Но у тебя сегодня все просто чудесно получалось. Ты говорила такое, чего я, кажется, никогда не мог бы простить.

Она снова целует его в плечо и вздыхает:

– Я очень старалась.

– И преуспела.

Она прижимается еще теснее.

– Во всяком случае, это доказывает, как я была права, явившись к тебе с самого начала.

– Очень великодушно с твоей стороны, дорогая.

Она некоторое время молчит.

– Правда, я так никогда по-настоящему и не объясняла тебе почему.

– Ну как же, разумеется, объясняла. Раз двадцать, в периоды отдыха. Говорила, как тебе нравится моя чувствительность в отношении женщин, как ты обнаружила, что у меня проблемы с литературным творчеством… и всякое такое. – Она молча целует его плечо. Он смотрит в потолок. – Что, ты хочешь сказать – была какая-то другая…

– Да нет, ничего, милый.

– Ну скажи же.

– Только не обижайся. – Она гладит ладошкой его грудь. – Знаешь, от того, что я теперь чувствую, как мы близки… Мне не хочется, чтобы у меня были от тебя хоть какие-то тайны.