Геннадий Комраков - Прощай, гармонь!

— Я до войны баранину ел, — говорит Юрка и глотает слюну.

— Тиш-ше, — шипит Козел.

Вкусно пахнет. У нас дома так вкусно не пахло давно. Когда мы получили из госпиталя первое письмо, написанное самим отцом, мама долго перебирала в шифоньере свои платья. А потом она ушла на базар. Вернувшись, мама жарила на постном масле настоящие котлеты. Мы ели их вечером, и с нами ела котлеты соседка тетя Нюра. Она принесла с собой маленькую бутылочку водки. Мама была веселая. Она пила водку из рюмки, плевалась, морщилась и говорила: «Какая гадость! Фу, господи, какая гадость!» И пила еще, и ерошила волосы на моей голове, заставляя больше есть, так как моему организму, оказывается, нужны белки.

А кончилось все очень плохо. Тетя Нюра от выпитой водки сделалась бледной-бледной. Она свернула себе большую цигарку и долго била обломком напильника по кремню, высекая искру, чтобы прикурить. Напильник соскользнул, и тетя Нюра больно ударила себя по пальцу. И тогда она поднялась из-за стола и тихо спросила маму:

— Чему же ты радуешься?

Мама ойкнула и, словно бы защищаясь, вытянула руки.

— Нюра!.. — сказала она удивленно.

— Чему же ты радуешься на моих глазах? — снова спросила тетя Нюра и вдруг повалилась на пол, и заголосила, и зарыдала, вцепившись пальцами в волосы.

Мама долго успокаивала тетю Нюру. Я приносил воду. Тетя Нюра пила, стуча зубами о край стакана. Мама уложила ее на диван и сидела рядом с ней, и говорила, что похоронная еще ничего не значит, что возвращаются люди, которых давным-давно перестали ждать.

Я засыпал и слышал, как всхлипывает тетя Нюра. И еще я чувствовал, что у нас в комнате очень вкусно пахнет. Настоящими котлетами.

Щи в столовой водников тоже пахнут вкусно. Так вкусно, что я ощущаю тошноту. Какой-то ком встает в горле и проглотить его не удается. Если бы протолкнуть ком ложкой горячих щей или куском хлеба. Потихоньку подтягивая колени к животу, я встаю на четвереньки, затем поднимаюсь.

— Ты чего? — спрашивает Витька.

— Больше не хочу.

— Я тоже, — потянулся за мной Юрка.

Мы выходим из тупичка и медленно бредем солнечной стороной переулка. Можно, конечно, на Волгу. Но когда купаешься, есть хочется сильнее.

Козел идет впереди. Он бос, штаны у него закатаны до колен. Из-под майки выпячиваются худые лопатки. Наголо стриженную голову Витьки прикрывает фуражка с голубым околышем. Лакированный козырек фуражки треснул пополам.

За Витькой, переваливаясь с боку на бок, шагает толстый Юрка. От чего он толстый — никто не знает. Юрка одного роста со мной и ниже Витьки на целую голову.

Мы выходим из переулка на свою улицу. Козел останавливается. Он смотрит на нас, словно примеривается, о чем-то думает и спрашивает:

— Хлеба хотите?

Хотим ли мы хлеба?! Юрка смотрит на меня, я на Юрку. Мы ничего не говорим. Мы, как по команде, киваем головами.

— Айда! — зовет Козел и направляется в противоположную от дома сторону.

Спрашивать Витьку, куда мы идем — бесполезно. Он презрительно сплюнет сквозь зубы: кто дрейфит, может повернуть обратно… Мы шагаем до проспекта, садимся в грохочущий трамвай и долго едем, делая несколько пересадок, уступая воле несговорчивых кондукторов. Кончается наш путь у ворот хлебозавода. Здесь мы не были ни разу.

— Садитесь, — приказывает Витька, и мы послушно усаживаемся на горячий асфальт.

Витька озабоченно смотрит по сторонам, зачем-то подмигивает нам и уверенно шагает к воротам. Неожиданно перед Витькой возникает долговязая фигура в майке из матросской тельняшки. Фигура стоит, расставив ноги. Витька остановился. Мы не слышим, что говорит ему долговязый, но видим перед носом нашего вожака грязный кулак. И еще мы видим, что долговязый не один. Витьку окружают ребята помельче. Все ясно. Сейчас мы будем драться. И нас, конечно, изобьют…

В это время открываются ворота хлебозавода. Долговязый обернулся, на секунду замер в неловкой позе, а затем побежал к воротам. За долговязым устремились его подручные.

Из ворот выкатывается тележка на двух колесах. Тележку толкает перед собой бородач в синем халате. Тележка нагружена хлебом. Мы ощущаем запах горячего хлеба. Хлеб накрыт брезентом и увязан веревками. Бородач останавливается. И вот уже тележку толкает долговязый со своей компанией, а бородач шагает рядом, закуривая на ходу.

— Они его давно ждали, — оправдываясь, говорит Витька. — Они все время с ним возят.

— А мы? — спрашивает Юрка.

— Подождем.

— Чего подождем? Чего подождем? — раздается возмущенный возглас неизвестно откуда взявшегося рыжего парнишки. — Мы уже целый час сидим, сейчас наша очередь…

Козел насмешливо смотрит в зеленые глаза рыжего и подносит к его носу кулак.

— А вот это нюхал?

Козел удивительно похож в эту минуту на долговязого в тельняшке. Не лицом, не позой, а просто так, похож и все.

— Сильный, да? Сильный? — сбычился рыжий. — Хочешь, чтоб брата позвал? Он своих пацанов из ремеслухи приведет…

— Катись к брату! — соглашается Козел и, показывая кулак, обещает: — А пойдешь к воротам — получишь.

На нашу долю достался фургон. Черный фургон, который тянет за собой прихрамывающий дядька в солдатских бриджах и ботинках. Обмоток у дядьки нет. Бриджи затянуты внизу белыми веревочками. На голове у дядьки добела вылинявшая пилотка, надетая поперек.

— Дяденька, поможем! — бодро кричит Козел и устремляется за фургоном.

— Проваливайте! — орет дядька, не останавливаясь.

— Поможем, дяденька! — настаивает Витька. — Мы сильные! Ребята, налетай!

— Отстаньте! — опять орет дядька. — Без вас обойдусь!

Но без нас он уже не обойдется. Мы уперлись в фургон и отчаянно толкаем его. Дядьке остается только придерживать оглобли на уровне груди.

— Куда повезем, дяденька? — кричит Витька.

— На кудыкину гору, — доносится из-за фургона. — Куда надо, туда и повезем.

Ага, значит хромой смирился с нежданными помощниками.

— А он даст хлеба? — тихо спрашивает Юрка.

— Держи карман, — сквозь зубы цедит Козел.

Юрка ничего не понимает, но продолжает усердно толкать. Непонятно и мне. Если не даст хлеба, зачем же мы чуть не ввязались в драку! Если не будет хлеба, ради чего вся эта работа?

Фургон сначала показался нам легким. А полчаса спустя мы обливаемся потом и думаем только об одном: скорее бы доехать. Юрка хнычет: тяжело.

— Толкай, — хрипит от напряжения Витька. Фуражка съехала Витьке почти на нос. Но ему некогда поправить ее.

Мы долго едем по асфальту, потом хромой поворачивает на улицу, мощенную брусчаткой, еще дальше идет обыкновенная мостовая из неровного булыжника.

— Спроси его, скоро приедем, — опять хнычет Юрка.

— Толкай, говорю…

Мы проезжаем под гулким сводом арочных ворот в темный двор и останавливаемся у дверей какого-то магазина. Приехали. Мы подходим к хромому и молча смотрим, как он, тяжело дыша, делает себе папиросу. Хромой курит, привалившись к стене магазина, и тоже молчит. Худое лицо его покрыто капельками пота. Пот стекает по небритым щекам на подбородок, и отсюда светлые капельки падают на грудь. Хромой курит, глубоко затягиваясь. Вдруг он улыбается: