Геннадий Комраков - Прощай, гармонь!

А Клава ничего не замечала. Она, как и мы поначалу, считала Гошку честным парнем, просоленным морскими ветрами. И если ее что-то и огорчало, так это неиссякаемое пристрастие мужа к спиртному и преферансу. В свободное от вахты время Гошка или пил, или, сколотив компанию, мусолил карты. А потом…

Это случилось в конце навигации. Мы стояли с караваном барж в устье реки. Ждали морских судов с грузами. Но суда не шли — держал пролив Велькицкого, забитый льдом. Они ждали ледокол, мы ждали их… В кубрике большой металлической баржи преферансисты заседали вторые сутки. Это похоже на плохо придуманную небылицу, но это было так.

На «Передовом» командовала Клава. Нашего старого капитана Никандрова отправили в больницу по настоянию фельдшера, заподозрившего аппендицит. Клава к этому времени была уже первым помощником капитана, и Никандров оставил ее вместо себя. Роль капитана Клаве не шла. После Никандрова, строгого, с хриплым, но способным набирать внушительную мощь, голосом, розовощекая Клава в пуховой шали, по-домашнему завязанной концами на спине, как-то не принималась всерьез. Команда выполняла ее распоряжения скорее из рыцарского стремления, чем по необходимости. И Клава, наверное, понимала это, потому что не приказывала, а просила. Просила сделать то, другое, сходить, принести. При этом она не забывала говорить: пожалуйста…

Радиограмма начальника затона пришла под вечер. В ней говорилось, что Клава должна организовать прием нескольких тонн груза с лихтера «Терек», который к утру выйдет на створы мыса Хорго. Лихтер на буксире каботажника шел из Тикси и торопился в Хатангу, поэтому не мог заходить глубоко в устье. Его надо встретить.

С радиограммой Клава направилась в кубрик баржи. Здесь было страшно накурено, игроки сидели осоловевшие от бессонницы, но с тупой решимостью на лицах довести пульку до конца.

— Гоша, нужно пускать машину, — сказала Клава. — Идем на мыс встречать лихтер.

Кононов некоторое время смотрел на жену, ничего не понимая.

— Какой лихтер? Окстись! Все лихтера в проливе застряли.

— Пойдем, пойдем, — настаивала Клава, — этот идет из Тикси.

— А я при чем? — досадливо отмахнулся Гошка, сдавая карты.

— Мы идем сейчас к мысу Хорго, Гоша, — спокойно и твердо сказала Клава. — Запускай дизель.

Гошка растерянно заглянул в карты, потом поднял взгляд на жену и снова уткнулся в карты.

— Прежде всего спросила бы: кто тебе позволит пороть машину? — насмешливо сказал он. — Наш теплоход — пресноводная посудина, мы не можем морской водой охлаждать двигатель… Капита-ан… Идите вон на катере, на «Нордвике». А я тем временем куш солидный сорву…

Клава отчаянно покраснела под любопытными взглядами игроков. Она молчала недолго, а когда начала говорить, то уже не прежним просительным тоном, а жестко и с какой-то издевкой:

— Я была бы плохим помощником, если бы не знала, что теплоход оснащен двойным контуром охлаждения, что забортная вода никак не может попасть в двигатель… Но я не стану вас уговаривать. Вы, механик Кононов, отстраняетесь от работы на два дня, пока мы сходим к лихтеру. И я напишу рапорт начальнику затона с требованием вычета зарплаты и за эти два дня, что вы провели с картами в руках.

Так длинно и официально Клава не разговаривала раньше даже с матросами.

Мы ушли к мысу Хорго без Гошки. А после этого случая Клава часто выходила на мостик с заплаканными глазами. Она не была железным капитаном, умеющим сдерживать свои чувства в любой обстановке.

…— Ты что, оглох?

Гошка тряс меня за плечо.

От выпитого спирта слегка кружилась голова. Я посмотрел на Гошку и первый раз за все время спросил себя: «Зачем я здесь?» А вслух сказал:

— Пойду, скоро Ивана сменять.

— Погоди, успеешь, — удержал меня Гошка. — Разговор еще не окончен. Ты меня понял?

— Чего понял?

— Эк, как тебя с трех глотков разобрало, — ухмыльнулся он. — Битых полчаса ему толкую, а он хоть бы хны… Я говорю, как щенки, тычетесь носами, а куда, зачем, сами не знаете. Жить не умеете!

Черт возьми! Я уже раньше слышал эти слова. Я помню, как к маме приходила соседка и, выкладывая прямо на постель брикеты сливочного масла, каким-то чудом добытые на продуктовые карточки, хищно шипела: «Жить не умеешь…» Мне хотелось бросить брикеты прямо в усатое лицо соседки, но масло очень было нужно больной маме. С тех пор, когда мне говорят, что я не умею жить, во мне что-то настораживается. Меньше всего мне хотелось бы слышать эти слова от Гошки, но он сказал их. Он сказал больше:

— Вот хотя бы ты, Яшка. Кто ты и что ты? Так себе, существо. И чтобы выбиться из этого ранга, ты уже два года морочишь себе голову всякой чепухой… Я же тебя насквозь вижу. Дай тебе место механика на теплоходе, и ты на всю науку наплюешь.

Я молчал. Я не стал объяснять Гошке, что никогда не брошу учебу, потому что мореходное училище — моя мечта. Гошка сильный механик, но когда я кончу мореходку — буду сильнее его.

А он продолжал:

— Самое главное — пока молод, не суй шею в хомут. Не бери примера с меня, дурака. Надел я себе, Яша, кандалы, плакать хочется. Теперь она мне наследника обещает. — Гошка грязно выругался. — А зачем мне наследник? Я не миллионер, мне завещать нечего. Если бы я всех наследников на побережье собрал, то северных надбавок на алименты не хватило бы.

Вот оно что! Клава, Клава… Почему ты не осталась с нами? Пусть не со мной — с Иваном. Мы не такие уж мальчики, мы все поднимаем, Клава. Почему ты не с нами, а с этим?..

— Слышь, Яша, предложение деловое есть, — дышал на меня перегаром рыжий Гошка. — Я ведь чую, она на меня телегу катит, под регистрацию подвести хочет… Давай так: услуга за услугу, как подобает честным морякам. Я тебя помощником устрою, хочешь?

— А Иван?

— Салага ты беспонятливая, Яшенька. Иван механиком будет. У него диплом.

— Тогда выходит тебе работы нет?

— Мне? — Ха-ха, — раскатился Гошка. — Меня, брат, хошь на Диксоне, хошь где встретят по-пански. Только мне эти, как у нас в газетах пишут, шумные перекрестки арктических морей не по душе. Я поспокойнее ищу места. Вот по рации с одним кирюхой перемигнулся: на Быков мыс зовет…

— Так в чем же дело, при чем здесь я?

— А при том, миляга, — с Гошки слетела вся дурашливость, — что мне сматываться приспело, а хвост здесь оставить. Неприспособленный я для пеленочной жизни, понял?

— Чего же ты хочешь от меня?

— Вот это уже по-нашенски, по-моремански, — Гошка вплотную приблизился ко мне. — Пустячок нужен, Яша, в два счета обстряпаем дельце — метод испытанный… Значит так. Слушай. Придем мы завтра в затон ночью, я тебе ключик от двери дам. Зайдешь в мою хату, потихоньку разденешься и подваливай к Клавке — она крепко спит. А я вас будто бы накрою, шум подниму. Ты не пугайся, как я шуметь начну, скажи, мол, пьяный двери перепутал… И все. Остальное я сам доделаю, понял? Тут, знаешь, без шума тикать никак нельзя. Искать еще станет. А так я будто взревную — и концы в воду. А ты помощником у Ивана. Понял? А потом уж не теряйся, глядишь, и Клавка подобрее станет. Не зевай…