Геннадий Комраков - Прощай, гармонь!

— Ты, Антонина, покажи товарищу Соломкину, что умеешь работать по-настоящему. Человек он пришлый, не знает вас. Вы уж не подводите.

А Тоська глазами-то на Переверзева, как из ружья.

— А по мне, — отрезала Антонина, — что вы, что он — никакой разницы. В стахановки не собираюсь. Все в передовые лезут, тесно уже там стало.

Соломкин смотрел на Тоську и чувствовал себя скованным. Почти не соображая, о чем она говорит, Соломкин думал: кто она? Почему я ее не встретил раньше?

— Эх, Тоська, Тоська! — покачал сивой головой старый мастер Переверзев и потянул Соломкина за рукав прочь от станка. А Соломкин, на каждом шагу оборачиваясь, спросил старика:

— Кто это? Что за девушка?

— Будь она неладна, эта девушка! — сплюнул в сердцах Переверзев. — Это, мил человек, не девушка, а язва сибирская. Она тебе еще станет поперек горла, как кость…

На другой день полноправным хозяином участка подошел Соломкин к Мудровой с нарядами. Парень застенчивый и какой-то на вид очень уж нежный. Волос у него светлый, глаза голубые, на щеках румянец. Сердится Соломкин — краснеет отчаянно, радуется — тоже краснеет. Ну, а когда неловкость ощущает, то и вовсе пунцовым делается… Стоит он перед Тоськой, теребит жиденькую пачечку нарядов и говорит:

— А скажите, товарищ Мудрова, вам заработка хватает?

Тоське подозрительно, что ее зарплатой интересуются. С Тоськи процент требовали, а про заработок никто никогда не говорил. Она не ждет добра и от нового мастера: на вид робкий, да, такие умеют закручивать гайки. Молодой, будет пыжиться, чтобы лицом в грязь не ударить. Тоська огрызается:

— К вам занимать денег не приду. Сколько есть — все мое.

— Да нет, я ведь в том смысле, что вы такая девушка… такая…

Покраснел Соломкин и не смог сказать, какая девушка Тоська Мудрова. Нахмурился и ушел прочь деловитой походкой, как и полагается мастеру при исполнении служебных обязанностей…

…Поезд наш летел мимо платформы маленькой станции. Промелькнула водокачка, перрон. На перроне с флажком в руке стояла женщина — дежурный по станции, закутанная по самые глаза теплой шалью. Поверх шали дежурная положила, не надела, а именно положила форменную фуражку с ярким околышком.

Николай Петрович сменил тему разговора. Он почему-то заговорил вдруг о конце года, что близится горячая пора, когда производственники забывают, что такое нормальный отдых. Конец года — это завершение плана, проще говоря, штурм. Та самая штурмовщина, что, не имея никаких гражданских прав, все-таки живет и процветает на многих предприятиях.

— Так что же все-таки произошло с Мудровой? — не вытерпел я.

— А ничего, — ответил Николай Петрович. — Вцепился в нее Алешка мертвой хваткой. Проводить домой попытался — не вышло. Тоська уже однажды обожглась на ухаживании своего начальства.

— Идите, — говорит, — Алексей Матвеевич, своей дорогой. Не злоупотребляйте служебным положением…

Соломкин неделю стыдился на нее глаза поднять, а потом опять за свое. Как минута свободная выпала, он уже у Тоськиного станка, показывает, как лучше работать, беседы ведет.

А тут как раз конец года. Участок залихорадило, никак сборочный конвейер не накормят… И случилось — прорвало с теми самыми валами, что Тоська точила. Хватились — задела нет, все подобрали. Безусловно, начальнику цеха разгон от директора, Соломкину — от начальника. Всыпали ему по первое число и предупредили: не дашь до утра партию валов — голову потеряешь.

Тоська Мудрова работала во вторую смену. Подвезли к ее станку целый воз заготовок, точи на радость людям! А Тоська, как всегда, копается потихоньку, будто ей и дела нет ни до чего. Соломкин от начальника пришел, словно в кипятке обваренный. Походил вокруг Тоськи, видит, что и впрямь голову с него снимут.

— Товарищ Мудрова, — зовет.

Тоська станок выключила, подошла.

— Тося, — говорит Соломкин, — сегодня от тебя зависит очень многое. Судьба плана всего завода, может быть, зависит от тебя… Ты погоди, погоди, — зачастил Соломкин, видя, что Тоська сморщилась, будто клюкву во рту держит. — Если тебе наплевать на план, то я так скажу: моя судьба зависит от тебя. Снимут меня завтра с работы. Нужно двести валов дать к утру, Тося.

И так он это сказал, что тронул Тоську, что-то теплое шевельнулось у нее в душе. Мудрова на Алешку смотрит сожалеючи:

— Да ведь я больше пятидесяти никогда не точила… Как же это?

— А вот так, Тося, — кует горячее железо Соломкин, — сейчас мы с тобой на двух станках будем предварительно две шейки на каждом валу протачивать. Потом ты станешь окончательно обрабатывать, а я тебя полуфабрикатом обеспечу. Ясно? Это лично мне нужно, Тося… Мне!

И пошла у них работа. Наладил Соломкин станки, резцы сам заточил. Тоське, конечно, за Алексеем не угнаться. Соломкин раньше был токарем первой руки, да и теперь не успел еще сноровки потерять. Мудрова один вал обработает, Соломкин — три. В полночь Алексей станок выключил.

— Ну, ты, Тося, можешь шагать домой. Я тебя задерживать не имею права… Не имею права нарушать трудовое законодательство.

— А умнее ты ничего не придумал? — насмешливо посмотрела на него Тоська. — Лучше подкрепись, вот бутерброды у меня…

Официальные отношения в эту ночь были настолько неуместными, что Соломкин и Мудрова не заметили, как стали называть друг друга на ты. Они чувствовали себя единомышленниками, даже, если хотите, — заговорщиками.

Остаток ночи они проработали, не отдыхая и ни о чем не говоря. Соломкин снял с себя сорочку и, наклоняясь над станком в одной майке, точил, точил и точил. Тоська поглядывала со своего места на лоснящиеся от пота плечи Соломкина, удивлялась, как у него, такого хрупкого с виду, перекатывались под кожей тугие комки мышц и, наверное, впервые подумала: хороший парень, этот Соломкин. И, наверное, впервые Тоська заметила, что, несмотря на усталость, работать ей весело и работа спорится, как никогда.

Простились они утром у проходной. Соломкин, чумазый, усталый, но счастливый, пожал Тоське руку.

— Спасибо, Тося. Ты иди, а я вернусь в цех, мне нужно. Придешь на смену — узнаешь зачем…

И Тоська узнала. Едва переступив порог цеха, она увидела большой плакат. Аршинными буквами на кумаче художник написал: «Токарь Мудрова выполнила сменную норму на 200 процентов. Слава передовикам производства!»

Тоська ворвалась в конторку мастеров, задыхаясь от гнева. Соломкин сидел один. Он приподнял от бумаг голову, улыбнулся, по обыкновению, покраснев, и хотел что-то сказать, но Тоська шквалом налетела на него:

— Ты… ты… Сейчас же убери! Сам все сделал… Мне чужая слава не нужна!

— Тося! Тося! — закричал Соломкин, но Мудрова уже неслась по пролету к начальнику цеха. Она и там бушевала, требовала, чтобы плакат сняли, но начальник перед ее напором не отступил: